В середине августа мы подошли к Нью-Йорку, куда Хоу привел свою армию, отступившую к Галифаксу после бесславного изгнания из Бостона. В Нью-Йорке находился американский главнокомандующий, крупное сражение было неминуемо, и я ожидал его с чувством сомнения и беспокойства, ибо знал, что полк моего дорогого брата входит в состав войска, которое нам предстояло атаковать и, само собой разумеется, разбить наголову. Для этого сражения на небольшой остров была стянута почти вся американская армия, и каждый офицер как на той, так и на другой стороне понимал, что она неминуемо будет разбита и не имеет ни малейших шансов на спасение. Два фрегата, выделенных из доброй сотни кораблей, были размещены с таким расчетом, чтобы держать под прицелом укрепленный лагерь противника и путь его возможного отхода к Нью-Йорку через Ист-Ривер; они разнесли бы в щепы любую лодку, попытайся главнокомандующий бежать на ней, и принудили бы его сложить оружие на берегу. Вашингтон принял сражение. Его наскоро набранные рекруты были наголову разбиты, несколько генералов, лучшие войска и артиллерия захвачены в плен, а те, что уцелели после разгрома, забились в лагерь, но туда за ними по пятам ворвались преследователи. Однако победители были отозваны, а противник зажат в углу острова, откуда у него не было возможности спастись. "Они у нас в руках, и завтра мы их возьмем", - заявил милейший генерал Хоу. Для наблюдения за американскими войсками не было выделено ни одного корабля, за передвижением в их лагере не следил ни один караул. И за одну ночь целая армия переправилась у нас под носом на материк, не потеряв при этом ни одного солдата. И все же генерал Хоу остался после этого на посту и довершил в Филадельфии свои доблестные деяния, начатые им на Лонг-Айленде и у Бридс-Хилл! Правда, в ту ночь к нам перебежал один из наших единомышленников, чтобы сообщить о начавшейся переправе, но он наткнулся на пикет, состоявший из немецких солдат, те его не понимали, а их командир либо бражничал, либо завалился спать. Наутро же, когда лазутчика привели к офицеру, понимавшему американский диалект, континентальная армия в полном составе уже переправилась через Ист-Ривер, и господство над тринадцатью колониями выскользнуло у нас из рук.
Моя оценка поведения нашего командующего отнюдь не была, чем-то исключительным в армии, хотя офицеры, непосредственно подчиненные мистеру Хоу, предпочитали помалкивать. Мне, вероятно, просто не везет. Иначе почему же мои неосторожные слова становились достоянием гласности быстрее, чем слова моих товарищей! Я был крайне взбешен тем, к чему свелась наша блистательная победа, но ведь и многие в армии были так же взбешены, почему же именно обо мне было доложено Хоу как о наиболее опасном из недовольных? В личной беседе Хоу был крайне любезен, галантен и добродушен.
- Итак, сэр Джордж, - заметил он мне, - вы ставите мне в вину как командиру то обстоятельство, что после сражения на Лонг-Айленде лег туман и ваши континентальные друзья проскользнули у меня между пальцев? А ведь мы захватили и перебили их немало. Так нет! Право же, на вас, господа офицеры-любители, ничем не угодишь. - И он пожал плечами, повернулся и заговорил с кем-то другим. Что же, пусть я и в самом деле не более чем любитель в воинском деле, а он любезнейший из всех людей, но скажи ему король Георг: "Ты никогда впредь не будешь моим офицером", - этот любезный и обходительный Кассио получил бы по заслугам.
Вскоре я узнал, каким образом командующему стало известно о моих настроениях. Мой любезный кузен мистер Уильям Эсмонд, который, разумеется, не преминул удрать из Нью-Йорка и со своего поста, как только королевские власти оставили город и туда вошел Вашингтон, вернулся обратно с нашими войсками и флотом. Его принадлежность к знатному роду и обширные знакомства в городе помогли ему втереться в доверие к новичкам в армии - к молодым денди, повесам и фатам, которых он принялся приобщать к игорным столам, кабакам и заведениям еще более сомнительной репутации, куда сей достойный джентльмен продолжал захаживать и в Новом Свете, как некогда делал в Старом. Coelum non animum {(Сменил) небо, но не душу (лат.).}. Да, Уилл сменил место, но, переместив свою бренную плоть, не сменил заключенную в ней подлую душонку.
Будучи немало наслышан о тех небылицах, которые он распространял про нашу семью, я был полон решимости, не избегая встреч с ним, но и не ища их намеренно, при случае все же притянуть его к ответу.
Однажды, когда я сидел с приятелем в кофейне, мой родственник заявился туда в компании двух молодых армейских франтов, которых он и для удовольствия, и не без выгоды для себя приобщал ко всякого рода распутству. В одном из его молодых собутыльников я узнал адъютанта генерала Клинтона, с которым мы находились рядом и при Чарльстоне, у острова Салливан, и в Бруклине, где наш генерал столь успешно возглавлял правое крыло английской армии. Они заняли столик за перегородкой, поначалу не заметив нас, однако я слышал, как мой шумливый родственник трижды или четырежды упоминал мое имя и закончил свою пьяную речь, стукнув кулаком по столу и выкрикнув:
- Клянусь, я еще расправлюсь с ним и с этим проклятым мятежником, его братцем!
- Ба, мистер Эсмонд! - окликнул я его, подходя, но не снимая шляпы (при виде меня он слегка побледнел). - Мне давно хотелось повидаться с вами и выяснить одну безделицу, насчет которой мы с вами не сошлись во мнениях.
- Что вы имеете в виду, сэр? - осведомился он, сопровождая свои слова градом ругательств.
- Вы позволили себе усомниться в моей храбрости, утверждая, что я будто бы уклонился от поединка с вами в те дни, когда мы оба были еще молоды. Теперь наше родство и возраст должны удерживать нас от смертоубийственных безумств (при этих словах мистер Уилл вскочил с места, бросил на меня свирепый взгляд и приободрился). Однако предупреждаю: на меня можете клеветать сколько угодно, но если я услышу от вас еще хоть одно слово хулы про моего брата полковника Уорингтона, офицера континентальной армии, вы мне за это ответите.
- Вы слышали, джентльмены? Вон оно, значит, как! Прошу вас запомнить, что сказал сэр Джордж Уорингтон! - вскричал Уилл.