- Нет, - подумав, ответил Понг, - наши девушки должны потратить хоть десять дней в году на самую красивую свою юбку.
- Вы женаты?
- Нет, - ответил Понг.
- А возлюбленная есть?
- Во время войны не может быть любви.
- А может быть, любовь существует вне зависимости от войны и в этом нет ничего порочного?
- Нет, - ответил Понг, - любовь может быть только после войны...
С утра бомбили. Бомбежка очень сильная. Высунуть носа из пещеры невозможно. Когда американцы улетели, мы узнали, что бомба накрыла соседнюю пещеру. Пошли туда - это в двухстах метрах от нас. Ранено двое детей. У одного осколком разбита голова. Вынесли второго ребенка, ему два года. Левая рука висит на сухожилье, отец держит его на окровавленных руках, беззвучно плачет, пришептывает что-то. Мальчика еще и сильно контузило, поэтому он страшно косит глазами и беспрерывно икает. В левом уголке рта то и дело набегает кровавая пузырчатая слюна. Мать лежит на полу; ее ранило в ногу, но сознание она потеряла не от боли. Когда увидела сына, свалилась без сознания и до сих пор не приходит в себя.
- Сфотографируйте, - сказал Петсавон, - покажите в Европе, что здесь делают цивилизованные янки.
Я не смог сфотографировать этого младенца - сердце не позволило.
...Раньше, на заре цивилизации, войско воевало с войском. Теперь, когда цивилизация вошла в быт, война в первую голову обрушивается на детей и женщин.
Все утро слушал последние новости. Ехать или идти невозможно - по-прежнему бомбят. Слушал по транзисторному приемнику последние известия: Голдуотер, апологет холодной войны, заявил о бомбежках в Азии: "На войне как на войне!"
Прослушав это заявление, Сисана заметил:
- Удел подобных политиков - профессионализм, направленный на выполнение задач, выдвинутых перед ними их классом. Наши убитые дети их не интересуют. Такой профессионализм, - повторил он, - это холод души.
(Я вспомнил, как в Хельсинки один "веселый" западный журналист серьезно уверял меня, что если бы он увидел, как во время циркового представления в клетку к львам попал ребенок, он бы сначала сделал снимки, а уже потом ринулся спасать бедное дитя.
- Врете вы себе, - сказал я, - и мне врете.
- Нет, - ответил он, - видимо, все-таки не вру. Профессионализм в конце концов побеждает человека, и глупо за это человека судить.
- Профессионализм надо славить, - ответил я тогда, - но нельзя оправдывать профессиональную безнравственность. Или, если хотите, безнравственную профессиональность.)
Подниматься к буддийским бонзам (их сорок человек, они живут высоко в скалах) трудно. Целая система тонких бамбуковых лестниц, словно на мачту корабля взбираешься. А подниматься надо быстро: лестница это самое опасное, если прилетит самолет - и вниз спуститься не успеешь, и доверху не долезешь, а падать от взрывной волны пятьдесят или сто метров в пропасть - занятие не из приятных.
Беседу с бонзами я записал подробно, она, с моей точки зрения, представляет серьезный интерес. Сначала беседовал я с двумя бонзами. Первый Конг Си, второй- Ки Кэо. Они - руководители ассоциации буддистов провинции Самнёа. А особенно большое впечатление на меня произвел третий бонза, господин Кху Пха Тхой, подошедший чуть позже - до этого он молился со своими учениками в другой пещере. Он член Лаосской ассоциации буддистов, глава буддистов нескольких провинций: Самнёа, Фонгсали, Намтха... Это очень высокий человек в желтой одежде с открытой грудью, открытыми руками (мы были в пальто), с бритой головой. Огромные глаза его светятся добротой. Он не идет, а выступает, не говорит, а вещает. Вещает слова, которые, как он считает, нельзя не воспринять, ибо это истина.
- Главное, чему мы сейчас посвящаем свою деятельность, - сказал бонза, это соединение воедино догм буддизма с политической борьбой против агрессии и утверждением национального лаосского духа.
- В какой мере остальные буддийские бонзы Лаоса разделяют вашу концепцию?
- Большинство с нами. Но у нас есть враг, его знают все. Это Маха Падит. Он является ревизором по монашескому образованию буддистов Лаоса и советником по вопросам религии в правительстве Вьентьяна. В его пагоде Ват Тян - главное средоточие сил, выступающих против патриотического движения Нео Лао Хак Сат. Вместе с ним мало людей, которые бы искренне разделяли его позицию. По-моему, он в высшей мере одинок. Остальные высшие буддийские бонзы Лаоса с нами - если не делом и словом, то мыслью, во всяком случае.
Суть нашего движения можно свести к четырем формам. Первая форма борьбы против самого себя, против того дурного, что заложено в тебе самом, за то хорошее, что в тебе есть. Вторая - борьба против суеверий. Что такое суеверие? Это слепая вера в идолов, провидцев, гадателей, предсказателей. Мы против этого. Буддизм против преклонения перед теми, кто присваивает себе титул провидящего. Мы не верим в провидцев. Мы верим в моральное совершенствование каждого человека. Мы против исключительности. Провидец - это исключительное. Если все станут провидцами (а все могут стать провидцами, ведь каждый же может стать буддой), тогда все будет прекрасно. До тех же пор, пока люди не могут сказать, что все они уже стали провидцами, каждый утверждающий себя таковым выступает против людей, ибо он возносит себя над ними. Третья форма - борьба с теми, кто ведет неправильную жизнь. И, наконец, четвертая - за то, чтобы человек боролся с природой - за природу... Те бонзы, которые попали под влияние американцев, неверно толкуют Будду. Они зовут верующих к тому, чтобы стремиться совершенствовать самого себя лишь путем молитвы. Говоря, например, о добре и о любви, они не различают, кому делать добро и кого любить. Просто любить нельзя. Человек всегда любит или не любит целенаправленно... Они проповедуют терпение. Просто терпение. Это неверно. Я считаю безнравственной абстрактную проповедь: "Не делай зла". В чем сконцентрировано зло? В чем и в ком? Ответ очевиден: "В тех, кто бомбит пагоды". Следовательно, сначала нужно звать верующих к тому, чтобы избавиться от зла. От тех причин, которые его порождают. И уже после делать добро.
...Когда поздно ночью мы уходили от бонз к машине, спустившись по дьявольским лестницам, фонарики нельзя было включать из-за бомбежки. Мы пробирались по тропе вдоль каких-то непонятных для меня мерцающих точек. Опустившись на колени возле одной из этих точек, я увидел, что это прогоревшие угольки. Кто-то из монахов перед тем, как мы собрались уходить, взял ведро с угольками и, пробежав весь путь от пещеры до машины, оставленной нами в укрытии, разбросал эти красно-черные угольки. Мы шли, как в сказке, по волшебной черно-красной тропе, шли, как по сказочной стране, в сказочной тишине, которая каждую минуту могла смениться реальным грохотом и смертью.
Когда поехали дальше, Сисук сказал, что американцы сбрасывают на скалы многотонные бомбы. Получается микроземлетрясение, в скалах людей засыпает камнями, люди оказываются заживо похороненными...
Сегодня все окружающие радостны. Сисана весь светится. Пришло сообщение о победе войска Патет Лао под Намбаком. Весть эта передается из пещеры в пещеру. Лаосцы распевают новую песню: ее сегодня ночью сочинил Сисана и сразу же положил на музыку. Я прошу его прокомментировать это событие.
- Намбак - очень важный, плодородный район, - говорил Сисана, - в шестидесяти километрах от королевской столицы Луанг-Прабанга. Он всегда находился под контролем Нео Лао Хак Сат и нейтралистов. В 1966 году был захвачен парашютистами правых, и вот четырнадцатого января наши войска одержали победу. Там находилось двенадцать батальонов правых, несколько "групп-мобиль" - специальных мобильных групп, там были и третий и четвертый батальоны, и девяносто девятый батальон парашютистов. Вся эта группировка войск правых разгромлена.
Говорили мы с Сисаной в его пещере - это и квартира, и резиденция радио. Пришли два корреспондента, прибывшие из Вьетнама. Началась импровизированная пресс-конференция. Должен был прийти корреспондент Синьхуа, но, узнав, что здесь присутствует корреспондент "Правды", категорически отказался нанести визит. Вопросы сыпались один за другим. Сисана был весел и остроумен, отвечал быстро и четко. Я бывал на многих пресс-конференциях - и в Кабуле, и в Берлине, и в Хельсинки, и в Багдаде, и в Пекине, - но такой пресс-конференции я не видел ни разу. Член парламента, член ЦК, руководитель Информационного агентства Лаоса, поэт, которого здесь знают все, порой отвлекался, чтобы взять на одну руку дочку, а на вторую руку посадить сына. Жена у него, прозрачная, худенькая женщина, лежит на нарах и оттуда, из темноты, зачарованно смотрит на мужа. Глаза у нее огромные, антрацитно мерцают в полутьме. Мы со Свиридовым, зная, что она месяц назад родила ребенка, принесли в подарок то, что у нас было с собой прихвачено, - малиновое варенье на случай простуды и виноградный сок. Я видел, с каким наслаждением уплетали ребятишки пещер варенье, запивали соком и распевали песни отца. Когда пресс-конференция, сопровождавшаяся песнями детишек, кончилась, Сисан сказал мне: