Как ни хорош город Лондон, король Георг I предпочитал по возможности находиться вне его, а будучи в Лондоне, окружал себя одними немцами. Они, как старый вояка Блюхер сто лет спустя, вздыхали, глядя на город от собора Святого Павла: "Was fur Plundep! - Ах, сколько тут можно награбить!" Грабили немецкие дамы; грабили немецкие секретари; грабили немецкие повара и прислужники; даже Мустафа и Магомет, немецкие негры, получили свою долю награбленного. Хватай, что можешь, - таков был девиз старого немца-короля. Он, бесспорно, не был просвещенным монархом и не покровительствовал искусствам; но он не был лицемерен, не был мстителен и не любил пускать добро на ветер. У себя в Ганновере деспот, в Англии он был весьма умеренный правитель. Он стремился предоставлять эту страну по возможности самой себе и проводить в ней как можно меньше времени. Душа его оставалась в Ганновере. Неожиданно занемогши по пути через Голландию во время своего последнего путешествия на родину, он высунул голову из окна кареты и мертвенными губами произнес: "Оснабрюкке! Оснабрюкке!" Ему было уже за пятьдесят, когда он явился среди нас, мы приняли его, потому что он был нам нужен, это было в наших интересах; мы высмеивали его немецкую неотесанность и презирали его. Он не обманывался насчет нашей преданности, брал все, что плохо лежало, и уберег нас от папизма и французского засилия. Я лично в те дни был бы, безусловно, на его стороне. Пусть циник и эгоист, но он все же гораздо лучше, чем король из Сен-Жермена, правящий но указке Парижа и окруженный целой свитой придворных иезуитов.
Считается, что к судьбам венценосцев боги не безразличны; вот и этому были ниспосланы особые знаки, предзнаменования, пророчества. Говорят, более прочих его смущало прорицание о том, что он умрет вскоре после жены, и действительно, бледнолицая Смерть уцепила сначала несчастную принцессу Альденскую в ее замке, а затем набросилась и на его величество Георга I, совершавшего в карете путешествие по Ганноверской дороге. А от этого бледного всадника разве ускачешь на самых лучших лошадях? Еще говорят, что Георг посулился одной из своих неофициальных вдов явиться к ней после смерти, если ему дозволено будет посетить еще хоть на мгновение сей подлунный мир; и действительно, вскоре после его кончины в окно к герцогине Кендал в Твикнеме залетел или впрыгнул огромный ворон, и она вообразила под его черными перьями королевскую душу, по каковой причине окружила пернатого гостя особо нежной заботой. Подходящий метампсихоз - эта траурная королевская птица!
Можно представить себе, как герцогиня трогательно проливает над вороном горючие слезы. Когда же это славное прибавление к нашей английской аристократии сошло в могилу, все драгоценности, столовое золото и серебро, все, что было здесь награблено, досталось ганноверским родичам. Может быть, они и ворона заодно прихватили и он по сию пору хлопает крыльями на крыше Херренхаузена?
Прошли в Англии те времена, когда молились на монархов, когда в храмах служители божьи кадили королям; когда подобострастие почиталось достоинством и долгом; молодость и красота жадно искали августейшей благосклонности, а женский стыд не ставился ни во что.
Улучшение нравов и обычаев, как при дворе, так и в народе, принадлежит к драгоценнейшим последствиям той свободы, для защиты и охраны которой к нам пришел Георг I. Он соблюл договор со своими английскими подданными; а если сам он не более избежал пороков века, чем другие мужи и монархи, зато мы можем быть ему благодарны, что он уберег и сохранил для потомства наши исконные права. Свежий ветер в Англии очистил от скверны дворцы и хижины; и ныне Истина, заступница каждого из нас по праву нашего рождения и бесстрашный судия над великими, может сказать о них лишь слова почтительности и уважения. На портрете первого Георга есть пятна и есть штрихи, не вызывающие нашего восхищения; но есть и благородные черты: справедливость, отвага, умеренность, - и им мы обязаны воздать должное, прежде чем повернем портрет лицом к стене.
Георг II
Под вечер 14 июня 1727 года по дороге из Челси в Ричмонд скакали два всадника. Передний был широколицый, румяный и весьма дородный кавалер в высоких ботфортах того времени, однако ухватка, с какой он гнал коня, выдавала человека храброго и бывалого кавалериста. И в самом деле, мало кто еще так любил молодецкие забавы, и в охотничьих угодьях Норфолка ни один сквайр не скакал так лихо за лисой и не кричал: "Ату! Ату его!" - с таким упоением, как тот, кто несся сейчас галопом по Ричмондской дороге.
Вскоре он достиг Ричмонда и у ворот заявил, что имеет дело к владельцу замка. Хозяйка и ее приближенные дамы, к которым его проводили, заверили его, что видеть сейчас хозяина ему невозможно, каким бы безотлагательным ни было его дело. Его высочество вкушает послеобеденный сон; он всегда спит после обеда, и горе тому, кто его разбудит! Однако доблестный джентльмен в ботфортах отвел рукой перепуганных дам и отворил запретную дверь в опочивальню, где спал на кровати малорослый господин, и перед этим господином дорожный гонец в тяжелых ботфортах преклонил колена.
Спавший проснулся и с сильным немецким акцентом в сильных выражениях высказал свое неудовольствие, поинтересовавшись при этом, кто это осмелился его побеспокоить.
- Я - сэр Роберт Уолпол, - ответствовал гонец. (Разбуженный господин ненавидел сэра Роберта Уолпола.) - Имею честь сообщить вашему величеству, что ваш августейший родитель король Георг Первый в субботу десятого числа сего месяца скончался в Оснабрюкке.
- То наглый ложь! - вскричал его святейшее величество король Герг II; но сэр Роберт Уолпол подтвердил свою весть, и с этого дня в продолжение тридцати трех лет Англией правил уже второй по счету Георг.
Как он разделался с отцовским завещанием на глазах у изумленного архиепископа Кентерберийского, какой это оказался сердитый маленький монарх, как грозил кулаком придворным своего отца, как в приступах бешенства топтал собственный парик, а всякого, с кем расходился во мнениях, обзывал вором, лжецом и негодяем, - обо всем этом можно прочесть в любом историческом труде, а равно и о том, как он рассудительно поспешил примириться со своим гордым министром, которого при жизни отца ненавидел и который после этого пятнадцать лет служил ему верно, разумно и успешно. Когда бы не сэр Роберт Уолпол, нам бы опять пришлось иметь дело с Претендентом. Когда бы не его упрямая любовь к миру, мы бы оказались втянуты в войны, для ведения которых стране недоставало сил и внутреннего согласия. Когда бы не его твердость и спокойное противодействие, еще, того гляди, немецкие деспоты у нас бы тут стали насаждать свои ганноверские порядки и мы имели бы бунты, смуты, нужду и тиранство, а не четверть века мира, свободы и материального процветания, каких не знала страна до того, как ее возглавил этот "подрыватель парламентов", этот бессовестный пьяница и распутник, этот бесстрашный поборник мира и свободы, этот великий гражданин, патриот и государственный муж. В религии он был истинный язычник: смачно вышучивал епископов и знатных лордов и смеялся как над Высокой церковью, так и над Низкой. В частной жизни старый греховодник предавался удовольствиям самого низкого разбора: по воскресеньям пьянствовал в Ричмонде, а во время парламентских каникул с гиканьем скакал за собачьей сворой или пил с мужиками пунш и закусывал говядиной. Изящной словесностью интересовался не больше своего венценосного господина и держался столь нелестного мнения о людской природе, что просто стыдно признавать его правоту и соглашаться с тем, что человека можно действительно купить вот так, по дешевке. Но подкупленная им палата общин сберегла нам нашу свободу; но его неверие воспрепятствовало у нас церковному засилию. Среди священников в Оксфорде были такие же коварные и злобные, как и среди патеров из Рима, и он разоблачал и тех и других. Он не принес англичанам военных побед, зато подарил им мир, покой и свободу; трехпроцентные бумаги при нем достигли номинала, и пшеница шла по пять фунтов двадцать шесть шиллингов за квартер.