– Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент.

– Да, если только он не сюсюкал.

– Что именно в точности он вам сказал?

Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет;

– Он попросил меня позвать г-на Матиаса. Я ему ответила, что он в школе полиции.

Тогаа мужчина заявил мне, что ему надо срочно связаться с Ксавье, и, ничего больше не сказав, положил трубку.

Часы с богиней не скупятся и отбивают последний из десяти ударов хрустального звона.

– Потом, – продолжает дама Матиас, – человек снова позвонил.

– Когда потом?

– Примерно через полчаса. Он сказал, что решил в школу не звонить, и спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь.

Именно это, вы понимаете, меня взволновало.

Я стала задавать вопросы. Но человек меня сухо оборвал: «Речь идет о важном деле, о котором я буду говорить только с ним. Скажите, когда я смог бы с ним поговорить».

Она хмурит брови.

– Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Я ответила, что в десять часов Ксавье наверняка вернется. Тогда человек заявил: «Идет, в десять!» и, как в первый раз, положил трубку.

Я в недоумении трясу своим котелком.

– Матиас должен был вернуться в десять часов? – удивленно спрашиваю я.

Конопатый расссивает мое недоумение.

– Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино.

Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации.

– В зале приходской церкви идет «Чудеса в раю», – уточняет она.

– И вы отказались от такого тонкого фильма? – с сочувствием спрашиваю я.

– Нам вовсе было не до этого, – жалобно отвечает молодая особа.

Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на моих уже десять десять.

– Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, – замечаю я.

Едва я произношу эти слова, как за стеной раздается какоето странное пение. Чем то похожее на заклинания.

Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет.

– Это телевизор! – шепотом говорит он.

Я в ответ ничего не говорю, но сам задумываюсь. Пение продолжается, затем бормочущий голос солиста умолкает, и начинается хоровое чтение молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все это в форме заклинания.

– Если это по телеку, – говорю я, – то, наверное, идет передача о культе воду в Черной Африке.

Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку.

– А это, – спрашиваю я у Матиаса, пока его красотка разливает по рюмкам ликер домашнего приготовления, – дежурное привидение?

– Это теща зовет свою дочь.

И действительно, госпожа Матиас отвечает на этот сигнал условными ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса18 верхом на мотоцикле, от ударов начинает подпрыгивать (судя по тому, как он подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр).

– Хотите немного апельсинового вина? – щебечет молодая женщина.

– С удовольствием, – поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь домашних вин, как рвотного корня. От них всегда по утрам трещит голова и жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.

Она подносит нам две малюсенькие рюмочки, содержимое которых не могло бы утолить жажду даже канарейки.

– А ты, дитя мое, – по-дитячьи сюсюкает Матиас, – ты разве не выпьешь с нами?

– В моем-то положении, – резко, как кнутом стеганула, сказала она и так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, – ты что, шутишь?

Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать пацана – это исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и навсегда вытащить нас из дерьма! Они говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и, позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.

– Извини меня, детка, – медовым голоском говорит он. – Мы выпьем за твое здоровье.

Я поднимаю свой наперсток.

– И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, – пылко говорю я с сосредоточенным видом.

Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил апельсиновое вино, но такое отвратное – никогда. Оно напоминает мне микстуру от «глистов», которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот, чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму, причем без уведомительного письма! Verboten!19 Отъезд без возвращения назад! Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.

– Вам нравится? – спрашивает будущая маман.

– Восхитительно, – заверяю я ее со всей откровенностью.

Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит перед тобой.

Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная, ноздреватая и волосатая со всех сторон.

– В чем дело, Анжелика! – вещает она голосом, от которого у вас тут же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые лошади, – мы же тебя ждем.

Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный до глубины штанов.

– У нас гость, мать, – говорит Анжелика.

Кобыла застыла, как изваяние.

– В такой час? – хмурит она брови.

Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник Ксавье.

Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее, чем если бы я был в чем мать родила.

Она выкладывает все, что думает. Если Ксавье, уже в должности преподавателя, вынужден выполнять ночные задания, значит он немедленно должен бросить эту дурацкую работу. Турлен, бакалейщик по торговле оптом, тот самый, который руководит хоралом «Синицы крепостной стены и большого булыжника», сейчас как раз ищет опытного бухгалтера. Почему бы Ксавье не испытать свои силы на поприще актива и пассива.

Он соглашается, смущается и извиняется.

А стрелки на каминных часах невозмутимо продолжают свой бег по золотой тарелке циферблата. Уже почти десять двадцать, а таинственный корреспондент все не объявляется.

– Ну ладно, идем, – ворчливо заявляет госпожа Клистир. – Эти дамы-господа пришли ведь ради тебя, ты что, забыла.

Она загарпунивает свою дщерь и уводит ее, не удостоив нас не только словом, но даже взглядом.

– Послушай, – перехожу я на шепот, когда за ними закрылась дверь. – Какие же в Лионе малорадостные тещи. А что происходит у твоего эскулапа?