Плащ свой я оставил в холле возле входа в ресторан. Быстро схватив его с кресла, я побежал к дверям: около машины стояла Мессерер и смотрела на часы. А за мной неотступно бежал портье и вопросительно смотрел на меня, не говоря при этом ни слова. Я остановился около машины, и в это время на мокрый асфальт упало что-то белое и большое. Оказывается, я захватил покрывало с кресла вместе со своим плащом. Крахмальное, белоснежное, вышитое покрывало не успело дотронуться до асфальта - мальчик-портье изящно, как матадор, подхватил его на лету. Он сразу заметил, что я захватил это покрывало, но ничего не сказал: он ждал, пока я сам замечу свою оплошность. Не надо указывать человеку на случайную ошибку - это унизит его, а особенно если этот человек гость отеля. Обидевшись, он может уехать в другое место, и клиент будет потерян...

Мессерер, худенькая, стройная, давно сошедшая со сцены замечательная советская балерина, до сих пор не может расстаться с театром. Вырастив многих питомцев в Москве, она сейчас работает с японскими танцовщицами.

Мы сели в машину, шофер-старичок дал газ, резко, по-молодому, взяв с места. Ездит старик так же, как и все здесь, вне зависимости от возраста, - на максимальной скорости. Скоростям здесь "все возрасты покорны".

Я снова подивился, как точны движения японцев, особенно когда машины несутся по хайвэям в три или четыре ряда. Земли мало, ее почти не видно только люди и машины. Японцы точно ощущают пространство, они ловки от природы. Отсюда корректность по отношению друг к другу. Японские шоферы все замечают моментально, и движения свои они координируют механически.

Рядом с нами шла другая машина на одинаковой скорости - не меньше ста двадцати километров. У руля сидела японка в кимоно. Мессерер сказала:

- Кимоно - это ритуал. Девушка носит кимоно с одним бантом, женщина надевает совершенно другое, бабушка - третье. Они все затягиваются с детства, поэтому мало пространства для движений. Отсюда экономность японцев в жестах и рождаемое этой экономностью изящество.

Мессерер посмотрела на часы - мы опаздывали, потому что старик шофер заблудился. Токио - город громадный, и заблудиться в нем легко не только иностранцу, но даже местному. Молодые лучше ориентируются, а старики не могут привыкнуть к размаху нового строительства. (Старые москвичи с ужасом смотрят на вас, когда вы спрашиваете, как проехать в Кузьминки.)

С опозданием подъехали к маленькому домику. Это - "Балет Чайковского. Токио". Внизу зал, весьма холодный, отапливается двумя газовыми каминчиками. Встретил нас продюсер Сасаки-сан. Он начинал вместе с Мессерер и замечательным советским педагогом Варламовым десять лет назад на голом месте. Сейчас он руководит труппой. Десять лет назад набрали триста учеников. Принимали мальчиков и девочек с четырех лет. Теперь первые ученики Мессерер и Варламова стали профессионалами, работают в японском кордебалете, который, по утверждению Майи Плисецкой, не уступает парижскому и американскому.

Интересно было наблюдать, как ученики здоровались с Мессерер. При внешней и внутренней сдержанности, японцы поразительно экспансивны при знакомстве, открыто улыбчивы, избыточно доброжелательны. Такой же улыбчивой и милой была очень красивая молодая женщина, балерина Савайи-сан. Мы обменялись с ней рукопожатием. Она задала обязательные вопросы: как я устроился, хорош ли номер, еда, как мне показалась Япония? Когда начался урок, Сасаки-сан шепнул мне, что Савайи только вчера похоронила мать, а сегодня, до приезда Мессерер, уже работала у станка, не проронив ни слезинки. Может быть, в этом сказывается буддизм, вера в метампсихоз, а может быть, девушка врожденно умеет держать себя в руках. (Впоследствии я только один раз видел в Японии плачущую женщину: в метро, в углу, сидела пожилая женщина - зажавшись, вся в черном. Она так сжимала пальцы, что ногти у нее были сине-белые. Она плакала, не вытирая слез; я подумал, что так неутешно плакать может здесь лишь пожилая женщина, потерявшая единственного маленького ребенка.)

Урок, который проводит Мессерер, очень интересен., Она делает быстрые замечания. "Жете, антре, ляссе!" - прыжок с перекидкой. "Никкай (это уже по-японски) - два раза!" (по-русски). "Реперасьон сан арабеск. Ассамбле антуран". (И по-японски): "Лялябе дайго камаэ" - полупальцы в пятую позицию!

Ошибку свою ученики переживают остро - лицо даже меняется, становится жестче. (Мессерер рассказывала потом, что у Когана в консерватории была воспитанница, четырнадцатилетняя японочка. За неудачный пассаж она сама себя наказывала: простаивала со скрипкой в руках пять-шесть часов, повторяя один и тот же пассаж.)

Движения учениц пластичны, нежны, вкрадчивы. Великолепные фигурки у девочек.

За последние годы рост японцев увеличился в среднем на пять сантиметров, они теперь очень редко сидят, поджав под себя ноги, - эта традиция нарушена. Вся Япония занимается гимнастикой; во время обеденного перерыва молодые рабочие и клерки выходят на спортивные площадки - пользуя бейсбольную перчатку, кидают друг другу теннисные мячи. Культ тела не самоцель, а средство быть здоровым.

Когда Мессерер кончила урок, ее проводили аплодисментами.

Я спросил:

- И так каждый раз? Продюсер ответил:

- Конечно. За искусство надо благодарить.

Был принят послом О. А. Трояновским. Просил его помочь в организации встреч с руководителями газет, телевидения, радио. Потом встретился с профессором экономики университета Васеда. Разговор был интересным. Смысл его сводился к тому, что "обреченному на тотальную политизацию китайскому миру" японцы противопоставляют "акционерное общество" ста миллионов трудолюбивых производителей, управляемых дюжиной экономических воротил - старцев в скромных куртках, которые диктуют вполголоса свои распоряжения. Политическая власть в Японии заключена в скобки. Она является приводным ремнем между хозяевами фирм и массой избирателей.

Из университета возвращался в отель пешком поздно ночью. Поражает размах строительства. Токио ночью оживает. Как только клерки покидают свои оффисы и начинают пустеть улицы, так сразу же на перекрестках появляются лампочки, предупреждающие автомобили о том, что ведутся работы. Приходит огромное количество рабочих в касках, с маленькими микрофончиками в руках. Криков: "Давай, давай!" - нет. Работы радиофицированы. Указания по радио идут от инженера к мастеру, от мастера к рабочим.

Когда смотришь на работающий ночной Токио, на мощный ритм города (в ночи это особенно заметно), убеждаешься лишний раз в неодолимости развития безликого всевластного молоха - индустриального прогресса. Особенно тревожно эта проблема просматривается в условиях японского капитализма. Десять лет назад не было ни транзисторных микрофонов, ни гигантских дорожных машин, управляемых электронными системами; человек был - еще десять лет назад - над техникой, он был выше ее разумом. Сейчас японский рабочий (десятичасовой труд, отсутствие льгот для образования, высокая цена на книги) "бежит" за техникой, тщится понять ее. А кибернетика и электроника все более и более неуправляемы, "самоорганизованны", они выходят из-под контроля. Революция в науке требует своего философского обоснования, - иначе она подомнет людей и начнет корежить их, приспосабливая "для себя". Может ли философия империализма дать такого рода серьезное обоснование? Приложимы ли новые формулы науки к общественным взаимоотношениям в странах капитала? Абсурдно ли понятие - кибернетическая и электронная неуправляемость? Чем дальше, тем важнее будут вопросы: что главенствует - человек или машина? Религия - или ее служители? Высокая национальная гордость - или слепой, чванливый национализм?

Любопытен пример Англии. Мощь ее индустрии диктует политику вне зависимости от того, кто стоит у руля - консерваторы или лейбористы. Казалось бы, фантастическое развитие бытовой техники должно нивелировать личность. На самом деле это развитие пока что стимулирует развитие личности, соприкасающейся с техникой непосредственно, с последующим, уже осмысленным подчинением или неподчинением этой личности идее дальнейшего прогресса. И потом - прогрессу уже тесно на земле, он ушел в космос. Почему? Земля мала? Отнюдь. Разность талантов. Среди нас появились люди, живущие в следующем веке. Эти люди смотрят те же фильмы, что и мы, едят тот же хлеб, что и мы, носят костюмы того же покроя. Но живут они иными категориями, и в этом - вольтова дуга будущих потрясений, которые придут в мир с дальнейшим развитием научного прогресса, если только подход к научному прогрессу, к решению проблем научного прогресса не будет классовым, то есть направленным на благо миллионов, а не десятков.