- Официально? Официально подтвердить гениальность? - Иван Ефимыч оглядывает зал, президиум, растерянно щурится. - Гениальность - это же такое дело... Как квадратный корень из минус единицы... Официально?!
- Прекрасно, - делает вывод председатель. - Гениальности вы не подтвердили. Остается последнее: считаете ли вы эту машину во всем равной человеческой личности?
- Стар я стал, - поднимает плечи Иван Ефимыч. - Тридцать два года я испытываю машины. Но человека я не оцениваю. От этого увольте.
- Благодарю вас, товарищ Осипов, - встает председатель. - Вы сказали достаточно. Нам теперь ясно, что заявления о необыкновенных достоинствах этой машины необоснованны. Она не отличается от известных машин этого типа. И транслировать через нее выпады против уважаемых в институте ученых непростительно, а выдавать их за откровения - просто преступно. Считаю необходимым просить администрацию передать машину Г-1 в цифровой зал для расчета табличных интегралов. А поведение Патерина, Копова и компании мы обсудим особо. Посторонних прошу покинуть зал.
- Галатея, это же чушь, - сказал я. - Галатея, мы в тебя верим. Скажи мне что-нибудь, Галатея!
- А ну вас всех... - говорит Галатея.
- Машинам трудно к нам снизойти, - сказал голос Тани, - они такие точные, практичные реалисты. Голубой принц им не виден.
- Если бы...
- Я немножко боюсь машин: в них такая неумолимая логика.
- Логика? Я вынашиваю идею совершенного мозга. И даю им этот мозг, самый лучший в мире... А они моделируют в нем сны, перегружают его схемы из-за обиженной кошки, и даже...
- И даже мыслят? Ты хочешь сказать, что они мыслят, твои машины?
- Я хочу сказать, что они слишком много чувствуют.
- Ну, это одно и то же. И это... ведь это... - От ее улыбки по стенам забегали зайчики. - Я так рада. И я тебя поздравляю.
Ну вот. Честное слово, я не хотел выдавать себя за нового Винера. Наверное, так смотрела принцесса, когда Аладдин построил дворец из золота. Но я-то был неудачливым Аладдином.
- Ничего ты не понимаешь, - буркнул я, и от моего угрюмого голоса зайчики стали блекнуть. - Мало уметь думать, нужно уметь не думать, о чем не надо.
- Например, об обиженной кошке, да?
- Конечно. Это отнимает время. И перегружает схемы мозга. Кстати, именно эмоции дают наибольший импульс тока - такой, что мозг может просто сгореть... Но если я делаю мозг, он должен быть надежен. Надежнее моего. А иначе зачем он нужен?
Она крутила бокал за ножку. Похоже было, что надежный мозг не казался ей симпатичным. Кто их знает, что они там ценят, эта богема?
Когда мне выдали то, что осталось от Галатеи, я не стал ковыряться в ее блоках. И не стал снимать с нее несгоревшие детали. Потому что моя новая машина должна была стать совсем другой. У нее не должно быть эмоций. Никогда. Никаких. И поэтому она не должна формировать свой мозг сама. Я не должен ей это разрешать.
Древний Пигмалион, чудак с перегретым солнцем черепом! Ты вылепил дитя и стал ждать, что из него вырастет. И оно превратилось в нимфу с тонким изгибом прозрачного тела. А ведь ты так любил смотреть на мощные бедра и сильную поступь женщин-атлетов! Так почему же с самого начала не придал ты глине вожделенные формы?
Новая машина появилась на свет совершенно готовой. То есть возможность биосинтеза в ней все же сохранялась, но только на главной дорожке. Я дал ей только одну главную дорожку мысли, нацело исключив возможность ответвлений. Зато объем ее памяти был огромен, это мне удалось...
- Привет, - сказал я ей, как только она уже могла слышать. - А ну, работай мозгами!
И тут началась свистопляска.
- Записывай, - предлагал я ей, вводя в нее информацию.
Но она не знала, какой регистр памяти у нее заполнен, а какой еще пуст. И портила старые записи.
- Где находится Мадагаскар? - спрашивал я.
Но она никак не могла найти, где в ней это записано.
Я пошел к библиографам. И они больше года составляли ей картотеку памяти по всем законам библиотечного дела.
Я ввел в машину картотечный прибор на 80000 ферритов. Но он все время ломался. И его все равно не хватало.
- Реши уравнение, - просил я свою новую машину. - Не волнуйся. Спокойно.
А она и не волновалась ни капли. Но чтобы она решила, нужно было продиктовать ей все действия. И по порядку.
Я бросился к шефу. На этот раз он был ко мне даже внимателен.
- Прекрасная машина, - заключил шеф. - И чего вы от нее хотите? Машине всегда надо задавать программу и номера нужных регистров памяти. Это общеизвестно, коллега.
"Это случайность, - сказал себе я. - Она должна мыслить".
И сделал третью машину.
Потом я сделал четвертую, пятую... Результаты были не лучше. То есть они, конечно, находили себе применение, водили, например, по заданному маршруту космические корабли. Но творить...
За десять лет только раз мне почудился проблеск. Только почудился.
Я возился с какой-то биоцепью. Это была, кажется, Г-5. Или Г-8?
- Прощай, Пигмалион, - крикнул за дверью Алик. - Еду матросом на Гавайские острова. Проветрюсь. И ну вас к черту.
Я положил на стол провода. Вытер о брюки скальпель.
- Погоди, Алеша. Давай вместе.
Вернулся я месяцев через пять.
- Привет сачкам! - встретил меня машинный голос. - Если предположить, что период обращения кометы Нияя изменяется в дельта пси раз, что подтверждается трехсотлетними наблюдениями, то можно сделать вывод об ее искусственном происхождении...
- Бред! Кому нужны искусственные кометы? - взвился я с ходу.
И запнулся. Потому что это была моя "прекрасная, по шефу", машина, а я не оставлял ей "кометной" программы.
- Низкий уровень развития межзвездных сообщений землян, - взъярилась машина, - не дает права считать бредом...
Зеленый глаз ее горел. Контакты опасно трещали.
- Так, - сказал я, включая анализатор интенсивности мозговых дорожек. По основной линии всего двадцать процентов излучений!
Это снова была Галатея. Нервная, хрупкая Галатея. Видно, я небрежно бросил провода, когда спешил вслед за Аликом. И эти провода нечаянно сомкнулись с биоцепью, так что синтез стал возможен без ограничений... Простая случайность. Ненужный уже блок картотеки валялся, отброшенный ею в угол.
- Нет, - сказал я, - не хочу снова любить тебя и терять.
И выключил рубильник.
- Может быть, тебя обидели женщины? - долетел до меня насмешливый голос. - Ты против эмоций для всех? Или только для машины?
Таня явно переоценивала мою галантность.
- Для многих, - объявил я. - Но тебя это не касается.
Лицо у нее было холодное, а губы колючие.
- Ты помнишь меня ту? - спросила она. - На вашей сцене?
Я видел ее на сцене каждый раз, когда мог раздобыть билет. Но сейчас речь шла о другом. О том, как десять лет назад рыжая Танька, неудавшаяся актриса, читала у нас в институте стихи. И как она стояла тогда, такая угловатая, и было видно, что ей некуда девать руки.
- Вот такая я была. И была бы до сих пор, если б тебе не удалась твоя затея. Тогда. С Галатеей.
Затея с Галатеей? Которая удалась?
Я подумал, что мне ничего, пожалуй, не удалось ни с Галатеей, ни после. Тем более - после. Да, после - тем более.
- ...Такая я была, пока один тип от кибернетики не вздумал запрограммировать объяснение в любви. Он как-то там его обсчитал и ввел в свою машину. И вышло так, что оно досталось мне, хотя до сих пор не знаю, мне ли предназначалось.
- Галатея тебе сказала?.. - У меня высохли губы.
- Да, Все, что ты там придумал. Ты, наверное, уже не помнишь? Она потрещала своими искрами, а потом сказала, что я - золотое солнце, и предел бесконечной мечты, и...
"Попробуй, попробуй только засмеяться", - подумал я.
- Но я не могу над этим смеяться. Я была тогда рыжая Танька, и мне никогда еще так не говорили. Даже машины.
- И ты?..
- Я много лет вспоминала потом. А тогда я слушала эти твои вирши и верила, что солнце и что предел. И что кто-то меня любит. Все равно кто. Взаправду любит. И мне казалось, что это поднимает меня над моими неуклюжими руками, и скованными ногами, и связанным голосом. И что все теперь сбудется.