Я сделал движение, чтобы броситься за ними, но удержался, сообразив, что с моей стороны было бы крайне опрометчиво обнаружить себя. Затем душою моей овладел такой же точно страх, какой я испытал незадолго перед тем во время сна. Сцены, которые мне померещились, вновь одна за другой прошли в моем сознании. Неужели эти бандиты тащат именно ее, Хуаниту Агвера? Нет! Нет! Какое глупое, какое нелепое предположение! Оно могло мне прийти в голову только потому, что я совершенно расстроен. Надо это отбросить. Гораздо правильнее и проще предположить, что Крокодил и гоахиро обокрали какую-нибудь плантацию и несут прятать краденое.

Поразмыслив, я решил, что лучше оставить бандитов в покое, по крайней мере на эту ночь. Случай указал мне их убежище; если я услышу, что где-нибудь по соседству совершено воровство, то сумею объяснить кому следует, где можно отыскать воров и то, что они стащили.

Мне казалось, что при свете луны я смогу отыскать дорогу и выбраться из лесной чащи, тем более, я заметил, с какой стороны появились люди, прошедшие мимо меня.

Итак, я отправился в путь. Некоторое время мне действительно удавалось идти по следу, проложенному бандитами. Я шел медленно и осматривал почти каждую ветку на своем пути. Потом вдруг след пропал. Я опять заблудился.

Я осмотрелся кругом, ища, где бы присесть, как вдруг, подняв глаза вверх, увидел широкий столб дыма, поднимавшийся в небо и принявший под лунным светом голубовато-серую окраску. Это был дым пожара, и горело не в лесу, а на берегу, на самом острове.

Тогда я снова пустился в путь, направляясь прямо на дым, и вскоре вышел из корнепусков. Тут я наконец облегченно вздохнул.

Усталость и голод донимали меня страшно. Оглядевшись кругом, я увидел знакомую местность. Именно здесь я несколько часов назад стрелял во фламинго, Неподалеку было несколько деревьев, где я привязал свою лошадь; она бедняжка стояла в том же положении, в каком я ее оставил, и, по-видимому, тревожилась не меньше меня. Ей тоже хотелось поскорее вернуться на плантацию. Она даже заржала от радости, когда я отвязал ее и сел в седло.

Теперь уже дорога была мне совсем знакома; луна освещала местность, лошадь бежалa быстро, не требуя шпор. Вскоре показалась усадьба... что я говорю? Не усадьба, а обгорелые стены, среди которых пылали балки и разные обломки. Первой моей мыслью было, что усадьбу подожгли бандиты, и мной невольно овладел трепет. Я теперь предчувствовал несчастье гораздо хуже пожара. Сердце стыло у меня в груди. Тем не менее я дал шпоры коню и галопом понесся к усадьбе. Подъехав ближе, я увидел черные фигуры мужчин и женщин, толпившихся вокруг пожарища и освещенных красным светом огня. Слышны были стоны, возгласы, причитания.

Минуту спустя я был уже среди них и вглядывался в их лица, ища два белых лица: одно – дона Мариано, другое – его сестры. Но – увы! – их не было.

Вдруг кто-то бросился ко мне с громким криком. Я узнал Гаспардо и, не слушая, что он мне говорит, закричал ему:

– Где они? Где ваши господа?

– Их обоих нет!.. О, сеньор, какое несчастье!..

– Как это – их нет? Куда же они подевались? И отчего произошел пожар?.. Гаспардо, да говорите же! Говорите скорее!..

– Сеньор, я и сам ничего не знаю. Я сам недавно вернулся, При мне обрушилась крыша и стены жилища дона Мариано. Мы пробовали тушить пожар, но уже ничего нельзя было сделать. Все погибло.

– Как это случилось? – спросил я машинально. – Кто же совершил поджог?

Мне казалось, что я сейчас услышу имя, уже известное мне.

– Люди рассказывают, что сюда приходили солдаты, чтобы арестовать хозяина за то, что он принадлежал к лиге патриотов. К счастью, он уехал сегодня утром, как вам известно. Тогда солдаты ушли ни с чем. Потом, когда уже наступила ночь, пришли другие в масках, это были уже не солдаты. Неизвестные утащили сеньориту, воспользовавшись суматохой, происшедшей во время пожара. Они же, конечно, и дом запалили... Куда утащили они барышню и что хотели с ней сделать – неизвестно.

На первый вопрос я бы мог ответить, а от второго у меня сердце сжималось в смертельном страхе. Теперь я уже не сомневался, что Крокодил и Карраско тащили тогда Хуаниту... Но жива ли она? И для чего они несли ее в заросли корнепусков?

– Боже мой! Боже мой! – воскликнул я, чувствуя в сердце такую боль, будто его пронзили кинжалом.

Наконец я взял себя в руки, вспомнив, что сейчас не время для слез и причитаний. Надо действовать. Я сказал Гаспардо:

– Хватит ли у вас мужества, мой друг? Рискнете ли вы жизнью, чтобы спасти сеньориту и ее честь?

– Да, сеньор. Что нужно делать? Говорите скорее, испытайте меня. Вы увидите!..

– Пошлите за вашей лошадью и ружьем.

– И то, и другое здесь.

И он показал на лошадь, которая стояла привязанная к загородке и не расседланная.

– А ваш кинжал где?

– Вот он.

– Так садитесь на коня и едем.

Одним прыжком Гаспардо вскочил на коня, и мы помчались, оставив позади себя потухавшее зарево.

Мы вернулись к озеру и через четверть часа достигли того места, где я привязывал лошадь, когда гнался за фламинго.

Мы соскочили с коней, привязали их и завязали им морды, чтобы они не заржали. Дорогой я уже успел рассказать своему спутнику обо всех приключениях, какие со мной были, и теперь мы смело шли с ним против врагов, не менее сильных и хитрых, чем мы сами.

Я выработал план действий и объяснил его Гаспардо. Он одобрил мои предложения.

Охотником руководили две побудительные причины: во-первых, желание спасти сеньориту, а во-вторых – отомстить негру и гитаристу, с которыми у него были свои счеты. Я нисколько не опасался, что он раздумает и покинет меня в самую критическую минуту; нет, он был человек действительно надежный. Я боялся только одного: потерять след, не найти похитителей. Сумею ли я выбраться на тропу, ведущую к хижине беглецов?

Когда я поделился своими опасениями с Гаспардо, он успокоил меня, сказав, что он в любом случае эту тропу отыщет. Его уверенность невольно передалась и мне, и я с надеждой устремился вперед.

Через несколько минут я указал Гаспардо след; и он пошел впереди, а я сзади.