Владимир Михайлович Померанцев

(1907-1971)

ОБОРОТЕНЬ

Рассказ

Есть много разных способов казней. Но я не слышал о том виде расправы, с которым столкнулся в 1930 году в Сохатовке. Здесь клали вора на спину оленя, крепко привязывали и отпускали зверя в тайгу. Избавляясь от докучливой ноши, олень катался с ней по земле, бил ее о суки, рвал о деревья...

- Кто вязал? - спрашивал я мужиков.

- Все вязали,- отвечали они.

- Кто придумал?

Они молчали, не зная ответа.

- Разве такое придумаешь,- нашелся наконец человек, который решил объяснить мне нелепость вопроса.- Это закон у нас. Мы по закону...

Положение мое было нелегким. Приехав в эту оторванную от мира деревню расследовать дело о самосудах, я должен был вместо изучения фактов заняться изучением нравов. А нравы оказались такими диковинными, что самосудом здесь посчитали бы привлечение к ответу за самосуд.

Вязали действительно многие. Но мне довелось приглядеться к одному из убийц - самому виноватому и самому несчастному в этой необыкновенной деревне. И встреча стала для нас роковой...

ДУХОВНЫЙ ПАСТЫРЬ

Моим наставником здесь был председатель сельсовета Миша Онуфриев. Меня сразу привлекли в нем смышленые живые глаза и веселое молодое лицо.

Наш первый разговор был такой.

- Даже и не знаю, куда вас на квартиру поставить,- почесал он затылок,- в каждом доме есть девки...

- Что же из этого? - не понял я такого препятствия.

- Ну, всяко бывает... Лишнее скажете, лишний раз взглянете, в сенях ущипнете... А за это завяжут в крапиву. Не посмотрят на то, что начальник.

Я хлопал глазами.

Он объяснил мне, что, по местным обычаям, парня, который лезет к девчонке без намерений венчаться, сажают нагишом в набитый крапивой мешок и оставляют так на целые сутки.

- Оберегаются от пришлых любителей. Тут ведь всякие забредали, бывало... Приискатели, старатели, беглые... Из властей никто никогда не бывал, а каторжники пробираться умели... Ну и уставили деды обычай... До сих пор держится.

- Какая дикость! - сказал я.

- Ужас! - подтвердил председатель.- Я когда приехал сюда в двадцать седьмом, думал - не выживу.

- Жуткая боль? - спросил я деловито.

- Не говорите! Перенести невозможно. Помешаться легко.

- Ну и что с вами было потом?

- Потом не раздумывал... Сразу женился.

- На местной?

- А я тоже ведь местный. Но меня отсюда один заезжий большевик увозил. Я у него в Качуге жил. Там в школе учился. А потом вот вернуться пришлось.

- Почему же пришлось?

- История вышла... Я хотел в университет подаваться, об Иркутске мечтал, а меня из последнего класса турнули. С волчьим билетом...

- Это за что же?

- За дурь,- чистосердечно признался он.- Я, понимаете, директора со второго этажа обмочил.

- Д-да,- не нашелся я ничего больше сказать.- И за что же вы его так? Что он вам сделал?

- Ничего он не сделал. Просто с ребятами спорили.. Хватит духу или не хватит.

- Значит, хватило?

- Угу, - грустно подтвердил он свой печальный успех.

- И возвратились к отцу?

- Нет, отец у меня в гражданской погиб, Каппель убил его. Это у Колчака генерал был такой. Когда Колчака раскрошили, он с отрядом подался в леса. А отец пошел драться против него. Отец здесь единственный красный Другие наши деревенские не воевали, потому что им нельзя убивать... Большевик меня потому и забрал к себе, что отец считался погибшим за новую власть. И председателем меня назначили тоже из-за отца. Впрочем, здесь только председатель и числится, а Совета у нас не имеется . Налогов не платим, хлеб не вывозим... И ничего с нами поделать не могут, потому что к нам трудно добраться.

- Значит, обязанностей у вас нет никаких?

- Почти, можно сказать, никаких. Пробовал объяснять про советскую власть, но людям это неинтересно... Им все равно, чья власть, раз не божья... И Киренск с меня тоже никакого дела не требует. Я послал раз при случае сведения о смертях и рождениях, но их, наверное, выбросили. Ведь мы там ни в каких бумагах не числимся, и им про нас не обязательно знать...

- Значит, и жалованья вы не получаете?

- Конечно, не получаю.

- А на что вы живете? Свое хозяйство у вас?

- Какое там хозяйство,- пренебрежительно мотнул он головой.- Всей живности - поросенок и трое ребят.

- Как?

Он засмеялся.

- Да вот так.. Тоска тут. Только и остается, что делать детей. Не гадал и не думал, что в двадцать два года у меня их будет три штуки.

- Трудно, наверное, без хозяйства кормиться?

- Вообще-то конечно. Но с хозяйством надо возиться, а я не люблю. Я в школе в комитете учащихся был, драматическим кружком заправлял... Пьески мы ставили, плакаты писали. Вот это мне нравилось.

- Почему же вы тут ничем не займетесь?

- Тут? - Он презрительно хмыкнул. - Тут ищите-переворачивайте - нигде печатного ничего не найдете. Какие там пьески! Только и есть что евангелие с требником. При царе Горохе печатанные. Труха, а не книга. Прямо под Пальцами вся рассыпается. И смешно, и злость забирает. Но пришлось ее по должности вызубрить.

- Что значит по должности?

- А я ведь по совместительству попом тут работаю.

- Что-о? - изумился я.

- Ну да,- засмеялся он.- Честное слово. Заставили мужики и знать ничего не хотят. "Ты,- сказали,- ученый, ну и служи". Наговорили мне старики разные молитвы по памяти, я записал и орудую... Не видели тут в лесу часовенку маленькую? Я ей заведующий...

- И как же это у вас получается? - не мог я вообразить себе этого парня попом.

- Получается ничего. Когда настроение есть, так здорово даже. Такое накручиваю, что сам удивляюсь. Но малоинтересно, конечно,- поскучнел он на минутку, чтобы тут же опять оживиться.- Вот в Качуге мы "Трагика поневоле" играли, вот там я показывал!

- И вы прямо так выступаете, в таком виде? - спросил я его о красноармейской шапке и ватнике, доставшихся ему, вероятно, после отца.

- Нет, зачем. Мне бабы обмундирование сделали. Правда, черного материала тут не нашлось, но они намяли лукошко черники, выкрасили несколько юбок и сшили мне ряску. Когда надо, скажем, крестить, я ее надеваю, беру корыто с водой - и пожалуйста. За мальчика мне дают порося, за девочку - курицу. А кроме того, угощение.