- Только одно условие,- предупредил доктор,- не задавайте ей никаких вопросов.

Берг кивнул.

Снова шли через сад, слепая молния ударяла в пыльную путаницу оград и черепичных крыш, и Берг был не рад, что затеял эту историю. Ему казалось, что доктор втайне сердится на непрошеное вторжение и только из уважения к литературе (о нем он упомянул в разговоре несколько раз) ведет его к больной.

Больная встретила доктора шипением, потом зловеще прокричала, как птица:

- Кви-кви! Кви-кви!

Берг смотрел на нее и тщетно старался отгадать знакомые по фотографии черты.

Было что-то до очевидности похожее в общем пятне лица, но каждая отдельная черта была суха и говорила о преждевременной дряхлости. Вблизи это была старуха.

- Сколько ей лет? - тихо спросил Берг.

- Кви-кви! Кви-кви! - жалобно крикнула больная.

За стеклами торопливо и нестройно забарабанили капли дождя. Ставни были закрыты. Это вызывало впечатление тяжелой духоты.

- Двадцать пять.

- Как ее фамилия?

- Левшина.

Но Берг не слышал ответа врача,- он чувствовал легкое головокружение. Из путаницы настойчивых мыслей наконец родилась одна - здесь есть какие-то нити!

- Не-ли-дова! - раздельно позвал он, глядя в пустые глаза больной.

- Что вы делаете!

Берг отмахнулся,- тише!

- Верните! - закричала больная и упала на колени около кровати. Голова ее жалко колотилась о матрас. Она закусила одеяло и рвала его, как рвут щенки, играя, грязную тряпку.

- Я не хочу играть пророчиц! Верните мне девочку!

Она хрипло зарыдала.

Доктор стиснул Берга за локоть и вывел в коридор.

- Идите сейчас же ко мне!

Берг, спотыкаясь, вышел в сад. Обручев взял его за руку и повел в темноте,- Берг был близорук. Накрапывал редкий дождь.

- Ну, что ж вы молчите? - спросил Обручев.

- Несомненно,- пробормотал Берг,- здесь что-то есть. Если не для поисков, то для рассказа. Тема, понимаете. Надо использовать тему.

- Вы - вивисектор!

Ударила молния. В глазах Обручева она сверкнула гневной вспышкой.

В квартире доктора стоял розовый свет, сухой лоск паркета.

Берг закурил. Он, казалось, оглох; глаза его рассеянно бегали по стенам.

- Да... - бормотал он.- Конечно... Да, конечно... Это так... Занято, очень занятно... Пришел доктор.

- Ну, милый мой,- сказал он,- слава богу, ее успокоили. Никогда не делайте таких вещей. Вы не понимаете, как серьезно.

- Да. да... простите. Но почему на нее так действует эта фамилия?

Доктор помял в руке папиросу.

- Конечно, тут совпадение. Прежде всего она не настоящая киноартистка. Она недавно приехала в Одессу к брату, поступила на кинофабрику ради заработка. У нее очень фотогеничное лицо, ее взяли. Но дело не в этом. Она разошлась в Москве с мужем,- его фамилия Нелидов. Девичья же ее фамилия Левшина. Здесь был ее муж, он студент-химик. Человек крайне необщительный, молчаливый. Многого, конечно, нельзя выяснить. В конце концов я дознаюсь, в чем дело. Ходит к ней еще ее брат, он плавает третьим помощником на "Перекопе". С ним мне надо будет потолковать. А вы, я вижу,- доктор посмотрел на Берга,- порядочный путаник.

Когда вышли от доктора, дождь прошел, и земля шуршала, впитывая воду.

Окраинная ночь была безветренна, с огородов пахло зеленью. Подошел прямо из степи пустой вагон трамвая.

На следующий день на Австрийском пляже Берг вел себя странно,- помреж даже обиделся. Он не обратил никакого внимания на киноартистов, лишь мельком пробежал по ним взглядом и углубился в домино. Он путал, проигрывал и часто ходил к ларьку покупать "за проигрыш" пшенку, квас и папиросы. У стойки была толчея. Берг вздрагивал, когда холодное тело соседа или соседки в мокром купальном костюме прикасалось к нему, и с легкой досадой уступал место. Только к вечеру он нарушил молчание и спросил Обручева:

- Как вы сказали вчера, - вивисектор?

- Вот именно.

- Ага,- пробормотал удовлетворенно Берг. Два следующих дня шел дождь, было тепло и пасмурно, и в плане поисков произошла заминка: на пляжах не было ни души. Берг пропадал в городе, узнавал, обдумывал, был донельзя рассеян. Ночью он плохо спал,- мешал Обручев, читавший до рассвета Марселя Пруста.

На вторую ночь Берг окликнул Обручева:

- Здесь очевидное недоразумение. Мы пошли по ложному следу. Но это дело я доведу до конца.

- Какое дело?

- С больной. Я был у доктора. Он говорит, что болезнь излечима. Это не сумасшествие, а нервное расстройство. Надо устранить причину.

- А вы ее знаете?

- Кое-что знаю.

- Зачем вы путаетесь в эту историю?

- Много свободного времени.

- Хорошее основание, чтобы лезть в чужие дела.- Обручев сердито зашелестел страницами.

Берг рассказал Обручеву, что разыскал младшего помощника Левшина и успел даже сдружиться с ним. Левшин был коренастый и черный человек, ругатель и не дурак выпить. Угрюмостью он прикрывал застенчивость. Знакомство с Левшиным было выполнено просто,- Берг пришел на "Перекоп" в качестве сотрудника морской московской газеты "Вахта", показал удостоверение, взял беседу о последнем рейсе в Александрию, с парохода пошел с Левшиным в бар, выпили пива, потом зашли в рулетку и сыграли в "пти шво".

- Завтра, если хотите, пойдем в "Уголок моряка", там у меня назначена встреча с Левшиным,- предложил Берг.

- Ну ладно,- неохотно согласился Обручев.

В "Уголке моряка" курили, но воздух был чистый, морской. Дым медленно выползал в окна,- с улицы могло показаться, что в "Уголке" начался тихий табачный пожар. Левшин сидел за столиком с седоусым сердитым человечком в потертом кителе. Берг поморщился,- дело затягивалось.

- Капитан Кузнецов,-представил старика Левшин. Старичок сунул каждому крепкую лапку. Несмотря на сердитость свою, он был словоохотлив.

- Вы не комсомолец? - спросил он Берга.

- Нет, вышел из этого возраста.

- Боюсь комсомольцев.

Левшин захохотал, поперхнулся кофе.

- Один комсомолец меня до того довел,- видеть их не могу.

И фамилия у него, знаете, такая противная - Бузенко. Он юнгой у меня плавал на "Виктории". Изволили, должно быть, видеть - паровая шаланда. Мачты в гнездах качаются, на ходу играет, течет,- одно счастье, что машины работают. Я на "Виктории" пять лет плавал, теперь вот в отставке.

В двадцатом году мы в Евпатории грузили казенную соль. Днем грузили для государства, ночью - для себя. Полный форпик солью набили. То время, знаете, какое было, идешь в рейс, а тебе дают в паек дюжину пуговиц и коробку синьки - вот и вертись! Погрузили, пошли. В Севастополе, вижу, Бузенко мой подался скоренько в город. Ну, думаю, наведет фараонов, гадюка. Что сделаешь, соль в воду не выкинешь. Смотрю,- идет, холера, а за ним особисты со шпайерами. Привел.

"Вот, говорит, они (это я, значит) совместно с командой воруют народную соль. В форпик пудов пятьдесят наклали".

"Веди, говорят, показывай". Веду, а у самого ноги дрожат. Открываю форпик - и что же вы думаете,- пусто!

.. ..Кузнецов вытаращил табачные глазки, захохотал и развел руками.

- Пусто! По полу только соленая жижица плавает. А в борту у пола дыра в фут диаметром. Она, знаете, "Виктория" моя, проржавела, якорь сбоку висел, в дороге прихватила свежая погода,-якорь мотался, мотался и пробил эту самую дыру. Соль всю начисто смыло. И жалко, и рад.

"Вот, говорю, какой ты, Бузенко, подлюга, на товарищей и на своего командира ложно донес!"

Ушли особисты, а Бузенко говорит: "Вы разоряйтесь не очень сильно, потому я комсомолец". Но, однако, притих.

Решил, я его сплавить. Только как? Ядовитый народ и опасный. Идем мы в Мариуполь. Штормуем. Смотрим - в проливе треплется дубок, на полмачты поднят стул,- это у них, пацанов, вместо флага, обозначает сигнал бедствия. Подходим. Они, дураки, наклали полную палубу мешков с ячменем,- их, естественно, заливает. А у меня команда - бандиты. Мои ребята кричат: "Даешь половину ячки, тогда будем спасать!" Те кричат: "Даешь, растудыть вас в три господа!"