В обед, в сеансе связи пришли волнующие новости: Володя – на выходе из кулуара, в полутора часах хода от вершины! Я держу за него скрещенные пальцы. Ира заламывает руки и засыпает меня вопросами. Я стараюсь её успокоить: всё будет в порядке – Володя дойдёт до вершины и спустится в лагерь целым и невредимым. Я действительно уверен в этом. Эяль сегодня переходит на седловину, и я слежу за его продвижением со смешанными чувствами. Я, несомненно, желаю ему удачи. Я искренне хочу, чтобы наша крохотная экспедиция завершилась успешным восхождением, а маленький бело-голубой флажок, который я передал Эялю перед его выходом из Базового, был развёрнут на вершине Хан Тенгри. И всё же, скользкий червячок ревности точит моё сердце. Это была моя мечта, моя гора, мой семитысячник...

Прощания окончены, и мы с Витей спускаемся на ледник. Несмотря на общую слабость и подлипающий на подъёме снег, мотивация у меня аж из ушей лезет, и через 3ч. 20м. мы вваливаемся в нижний первый лагерь. Игорь тут же окружает нас заботой и отпаивает вкусным фруктовым чаем. Здесь я встречаю поляка Томаша, который просто-таки исходит энергией, как спелый финик мёдом. Он сообщает, что собирается прямо сейчас, на ночь глядя, идти во второй лагерь. Я пытаюсь отговорить его от этой гнилой затеи, но почему-то ему важно сделать это именно ночью.

Посидев с ребятами с четверть часа, я перебираюсь на сотню метров выше – к своей палатке. Здесь я нахожу Женю, того, который из Германии. Он поселился в палатке гидов, и я одалживаю у него их коврик, поскольку все наши растащены моими компаньонами по верхним лагерям. Женя кисловато замечает, что коврики не его, но я разрешаю растолкать меня грубыми пинками посреди ночи, если гиды вдруг заявятся в лагерь вопреки всем прогнозам. Уже смеркалось и стало довольно прохладно. Я залез в палатку, сделал неловкое движение, и тут же мне свело судорогой икру. Вот зараза! И это после самого лёгкого перехода, а что будет завтра? И ведь на первых-то выходах ничего подобного не было. Помассировал мышцу – вроде отпустило. Я располагаюсь поудобнее у тамбура и не торопясь, наслаждаясь тишиной, уединением и чувством приятной усталости, готовлю себе ужин. Газовая горелка тихо гудит, с ткани палатки падают капли конденсата. Съедаю кружку супа с тушенкой и сухарями. Затем пью много горячего травяного чая с лимонными вафлями. Хорошо-то как, черт побери! Впервые за последнюю неделю я чувствую, что живу.

Залажу в спальник, затягиваю шнур, так что только нос торчит наружу, и изнутри этого лёгкого уютного кокона прислушиваюсь к поднявшимся снаружи резким порывам ветра. Судя по набегающему волнами сухому шелесту, метёт мелкий снежок. Какая ничтожная преграда отделяет меня от внешнего мира, от океана сухого морозного воздуха, в котором с протяжным свистом проносятся колючие жгуты снега. Убрать пару миллиметров капрона и пару сантиметров синтетического пуха, и в считанные минуты тёплое тело превратится в твёрдую остекленевшую колоду.

Сон не приходит, и я долго размышляю об этих и других интересных вещах. Я думаю о том, что пока я здоров и силён, мне нравится это моё одиночество. Мне это внове, но я начинаю понимать, за что люди любят соло восхождения – за ощущение свободы. Как и любая свобода, эта восходительская свобода – игрушка для сильных. Как за всякую свободу, за неё платят риском. Так устроен этот мир. Невозможно усидеть одной задницей на двух стульях: либо ты застрахован, либо ты свободен. Единственный сорт людей, которым я завидую безнадежной жаркой завистью, это люди, рождённые свободными. Есть такая порода людей, которые не чувствуют сопротивления окружающего их мира. Любое движение даётся им легко, поступки совершаются вовремя, и им никогда не приходится печально смотреть вслед уходящему поезду. Всю жизнь, пытаясь приблизиться к этой свободе, я раз за разом отодвигаю свою границу, но всякий раз обнаруживаю себя в новой комнате, может чуть просторнее предыдущей, но принципиально ничем от неё не отличающейся. Свобода – это состояние души, а не доступность чего-то, что было недоступно тебе ранее. Простое прогрызание жизненного тоннеля в новом направлении не делает тебя свободным человеком. Как и всякой человеческой способности, свободе можно учиться, но никакой самый упорный труд не заменит природного таланта – таланта быть свободным человеком. Сегодня я уже знаю, что мне не хватит жизни, чтобы обрести ту степень свободы, которая удовлетворила бы меня. Но даже самое ничтожное продвижение в этом направлении является для меня самым большим наслаждением и самой большой наградой.

Ворочался я долго, но под утро всё же крепко уснул и встал в бодром состоянии духа. Погода прохладная и чуть тревожная. Светит солнце, но по небу несёт высокие перистые облака, и с Чапаева вниз по ребру слетают волны резкого ветра, несущего сухую снежную пыль. Я, не торопясь, завтракаю и собираюсь на выход. Спешить некуда. Во-первых – надо подождать москвичей, которые поднимутся ко мне из нижнего лагеря, а во-вторых, за ночь намело снега, и у меня нет никакого желания ложиться грудью на амбразуру – пробивать народу тропу. Как я обнаружил только утром, в соседней палатке ночевали американцы, и я решаю, что героический покоритель Эвереста Скотт вполне может взять на себя эту почётную миссию. Вскоре они и вправду уходят вверх по ребру, останавливаясь и пригибаясь каждый раз, когда очередной смерч снежной пыли накатывает на них с верхних склонов. Несмотря на то, что Скотт тропит, ему приходится периодически поджидать своего клиента.

Я вернулся к своим делам и совсем забыл о них, как вдруг, к моей досаде, они вернулись. Клиент Скотта прошёл мимо меня с зелёным лицом, отошёл к краю площадки и выдал на-гора всё, что накопилось на душе. «Что случилось?» – спросил я Скотта. «Парень немного перебрал вчера...» – ответил Скотт с ехидной усмешкой. Он совсем не выглядел огорченным.

К 9 утра подходят Витя с Игорем, и мы выходим. Делать нечего – надо тропить. Я обнаруживаю, что даже то, что протропил Скотт, успело замести снегом. Через час я начинаю сдавать, и меня сменяет Игорь. Идём медленно. Самочувствие лучше, чем вчера, но ноги слабоваты – слабее, чем на первых выходах. Зато высота пока не давит – наакклиматизировался я, как положено.

Выше становится полегче, поскольку почти весь свежий снег посдувало ветром. Что действительно портит жизнь, так это заряды снежной пыли, налетающие на нас с отупляющей регулярностью. Начинают подмерзать руки, и перед скальным поясом я меняю перчатки на те, что потолще. Перед скалами долго жду своей очереди.

Оказалось, что скалолазание – не Витин конёк, и он долго приноравливается прежде, чем сделать следующий шаг. Игорь же пролез первым, довольно ловко, и теперь он ворчит и фотографирует сверху нашу возню.

Где-то над скалами мы встречаем Володю, который спускается в Базовый Лагерь. Ещё вчера я узнал, что он таки дошёл до вершины. Я поздравляю его – хлопаю по плечу и жму руку. Для человека, поднявшегося на вершину Хан Тенгри после трёх ночей на седловине, он выглядит на удивление свежим. Мы договариваемся с ним о том, что он оставит нам с Эялем свою палатку, стоящую в первом лагере. Кроме того, я взял у него горелку и рацию. Я обещаю вернуть ему всё в Алмаате перед отлётом, а он желает мне удачи и уходит вниз к своей Ире, к отдыху, к тихим матрасным радостям на берегу хрустального озера Иссык-Куль.

Во второй лагерь наша троица выползла только в шестом часу. Первым делом я занялся готовкой ужина. Заготовил большой мешок снега, так чтобы хватило и на утро, и залез в палатку топить воду. Приготовил себе картошку с колбасой и луком, а потом долго гонял чаи вприкуску с абсолютно улётной халвой. Вы когда-нибудь ели халву с изюмом, залитую горьким шоколадом? Если нет, то вам ещё есть для чего жить...