Я договорился с Серегой Таратутой, представлявшим интересы «Аэрофонда» в Америке. Он напоил до бесчувствия вице-президента Национального общества ветеранов авиации «Икарус» генерала Джоуля, и тот прислал Генке на официальном бланке письмо, которое в переводе выглядело примерно так:

Уважаемый мистер Аристофф!

Имею честь пригласить Вас принять участие в международной научной конференции «Авиация и космонавтика - путь к согласию», которая состоится в г. Майами (штат Флорида) с 15 по 25 августа с. г. Были бы рады услышать от вас доклад на тему «Русско-американские авиационные связи в период Первой мировой войны (1914-1918)».

Перелет, проживание в гостинице и гонорар за счет Общества.

С уважением бригадный генерал Френсис С. Джоуль

Всю почту в семье Аристовых вскрывала Галина Дорофеевна, и это приглашение, как и задумывалось, попало прямо ей в руки. Она без промедления на всякий случай отдала письмо на экспертизу своей приятельнице, работавшей в российско-американской фирме. Та тщательно исследовала бумагу, подтвердила ее подлинность и даже успокоила встревоженную подругу, объяснив, что с женами на подобные конференции почти никогда не приглашают, так как заокеанцы - патологические жмоты, в чем она сама уже не раз убеждалась, работая в совместной фирме. Выяснив все эти обстоятельства, Галина Дорофеевна дала на командировку добро, а в качестве отступного приказала привезти из Штатов кожаный брючный костюм, как у подруги. Но Гена, согласно разработанному мной плану, начал отказываться:

- А хрен ее знает, эту Первую мировую войну… Я и доклады-то делать не умею. Не-е, не полечу!

- Лети! А доклад тебе пусть Шарманов пишет, раз уж ты с ним столько возишься…

- Неудобно как-то…- возразил Гена, уже несколько переигрывая.

- Неудобно! Знаешь, что неудобно?

- Знаю, - тут же согласился он, не дожидаясь конкретики.

Со своей родной Харьковщины Галина Дорофеевна привезла в Москву глыбистые россыпи народной мудрости, в печати, к счастью, не употребляющиеся, но активно используемые в семейном обиходе.

Мой план удался гениально - и мы могли лететь в Майами, где в это время года никаких конференций не проводилось сроду, разве только конкурсы на самую сексуальную стрижку лобковой растительности или самую большую грудь. Майами, честно говоря, выбрал я сам. Океан! Пальмы! Но главное, там имелась маленькая частная школа воздушной акробатики, а воздушная стихия тянула меня в ту пору куда сильнее, чем водная. К тому же в Майами любят проводить каникулы американские студентки, которые перед тем, как стать образцовыми женами и матерями, жадно познают мир с помощью безопасного секса. В общем, океан и море гигиенического американского разврата. Понятное дело, лететь туда я собирался один. Во-первых, никогда не мешает лишний раз убедиться в том, что лучше твоей любимой нет никого, даже в Америке. Во-вторых, я не хотел, чтобы Катерина почувствовала себя прощенной окончательно и бесповоротно. Женщина, помнящая свою вину, нежна, как телячья отбивная…

Катерина наблюдала за моими сборами с покорностью давно забытой султаном гаремной горемыки и только однажды молвила, смахнув слезу и дрогнув подбородком:

- Ты будешь прыгать?

- А как же!

- Без меня?

- Без тебя.

- Неужели ты думаешь, что с кем-нибудь тебе будет лучше, чем со мной?

Она, мерзавка, знала, что говорила.

Полгода спустя после истории с Гошей и Тенгизиком Катька без вызова вошла в мой кабинет и тихо сказала:

- Сегодня я прыгнула с парашютом.

- Что-о?

Я перевидал многих парашютисток. Королевы аэроклубов имеют в душе какую-то железяку, как и спортсменки. Такие женщины прыгают с парашютом примерно затем же, зачем другие накачивают себе бицепсы с голову годовалого ребенка и, натертые маслом, демонстрируют их ревущим от восторга мужикам. А вот зачем понадобилось это Катерине, нежной, как тюльпан, выращенный из луковицы в городской квартире?

- Я же люблю тебя, глупый… Я просто хотела тебя лучше понять!

- Поняла?

- О да!

Потом мы не раз прыгали с ней вместе на Тушинском аэродроме - и я понял, что такое настоящее упоение. Какой там наркотик! Ужас, который переживает человек, покидая самолет, откуда город кажется грудой спичечных коробков, невозможно передать. Не надо никаких искусственных галлюцинаций. Ты паришь в полуневесомости над землей, управляя своим телом, как птица, но в конце полета наступает миг смертельной опасности. Ты дергаешь на заданной высоте кольцо своего парашюта - и… Это в предполетных инструкциях все просто: не раскрылся основной парашют, режь стропы и, дождавшись отделения ставшего бесполезной тряпкой большого колокола, дергай кольцо запасного. Но при этом не стоит забывать, что ты несешься навстречу земле со скоростью примерно такой же, с какой сейчас хреначит наш поезд, - и километр высоты съедается за 20 секунд. В случае затяжного прыжка принудительное раскрытие парашюта срабатывает лишь в пятистах метрах от гостеприимной поверхности земли, и если с ним что-то случится - у тебя десять секунд на всю возню с ножом, стропами и кольцом… А ведь надо еще помолиться перед смертью… И пусть тебе не рассказывают разные байки про чудесные приземления на провода, сугробы и машины с матрацами… Человек гораздо тяжелее воздуха… Бац - и нету! Но зато после нескольких мгновений, наполненных ужасом ожидания, ты испытываешь восторг, когда наконец надежно повисаешь на туго натянутых стропах спасительно распахнувшегося над тобой парашюта.

Раньше я прыгал два раза в год, чтобы подтвердить свою квалификацию летчика. Но с тех пор… Не знаю, что происходит в организме человека под влиянием страха смерти. Когда опасность позади, на тебя нападает страшенное вожделение, настоящее остервенение! Меня и раньше после прыжка буквально распирало - и женская часть моей фирмы, зная, что я вернулся с аэродрома, затаивалась, понимая: кому-нибудь придется отдуваться. Но одно дело - скорая сексуальная помощь, оказанная тебе твоей же сотрудницей, которая отлично понимает, что если в «Аэрофонде» платят раз в пять больше, чем в госучреждении, то иной раз надо потерпеть, даже сделать вид, будто нравится… И совсем другое дело, если ты оказываешься с женщиной, пережившей только что такое же падение в смерть и воскрешение. Если Катерина не врала, с ней происходило то же самое! Она обезумевала. Мы еле успевали добраться до моей квартиры и набрасывались друг на друга.

- Ты просто звереешь! - шептала она. - Такого со мной еще никогда не было! Сделай мне больно!

Еще больнее! А-а-а…

Со мной тоже такого еще не было! Казалось, вместо простаты мне вживили миниатюрный атомный реактор… Потом Катерина из последних сил протягивала руку, и я, превозмогая сладостный паралич, вкладывал в эту руку очередной носовой платок. И мы лежали обездвиженные - и тело казалось чистым теплым ручьем, струящимся из вечности в вечность…

- Хорошо! - согласился я, заглянув в покорные Катькины глаза. - Летишь со мной. Но учти: Гена мне очень нужен, и если…

- Ну что ты, Зайчуган, я же теперь стала совсем другой! - прошептала она и расплакалась от счастья. - Разве ты не видишь?