— Гарри надеется, что так и будет. Сам-то он волен делать все, что пожелает. Он уверен, что мама добра и нежна, и не может понять, почему другие люди с ним не соглашаются.

— Ты права.

— Бедная Клер! — произнесла Леатрис с чувством. — Могу себе представить: она привыкла решать все сама, ведь ее мать — ужасная женщина! Очень примитивная, награждает Гарри самыми невероятными титулами: «Ваша честь» или «Ваша светлость». Тетки нещадно издеваются над ней. Мне кажется, они специально вводят ее в заблуждение, чтобы потом посмеяться.

Тревельян нахмурился.

— А ее отец?

— Он еще ленивее, чем Гарри.

— Невероятно! — воскликнул Тревельян в изумлении. — Все обстоит еще хуже, чем я себе представлял. — Он положил руки на плечи Леатрис, отстранив ее от себя. — Ну что же, сестричка, думаю, нам придется вмешаться. Мы не можем оставаться в стороне и спокойно наблюдать, как эту девочку пожирает наш страшный дом.

Леатрис вздрогнула, на лице ее был неподдельный испуг. Одно дело — злословить о матери, и совсем другое — восстать против нее. Леа видела по лицу брата, что он не шутит.

— Нет, Велли, мы уже не дети и не можем пакостить исподтишка! Раньше я не понимала, что такое настоящее наказание, но теперь знаю точно. Если я восстану, старуха превратит мою жизнь в ад. Я просто выживаю, у меня есть свои маленькие радости, и я не хочу, чтобы меня их лишили. — Леа попыталась высвободиться, но Тревельян крепко держал ее за плечи.

— Послушай, нам впервые выпал шанс, которого мы оба так долго ждали!

— Ты ждал, но не я. Ты помнишь, как она поступила, когда ты ей насолил: услала тебя, и ты так и не вернулся, а я… — Леа замолчала и отвернулась к стене.

— Мать обошлась с тобой хуже, чем со мной. Она сломила твой дух.

Слова Тревельяна прозвучали как оскорбление. Леатрис отодвинулась от брата и встала с кровати.

— Ты совершенно не изменился. Ищешь неприятностей и нарушаешь все правила. В детстве тебя пороли, сажали на хлеб и воду, запирали, а ты так ничему и не научился.

— Да, — тихо ответил он. — Не научился. Я всегда боролся, что бы они ни делали, я держал удар. Теперь я вырос, еду, куда хочу, и делаю, что хочу, иными словами — живу. А ты осталась маленькой запуганной девочкой, запертой в своей комнате. Тебе уже тридцать один, а у тебя нет ни своей семьи, ни своего дома. Все, что у тебя есть, это письма брата, которого ты не видела с самого детства, да колокольчик, управляющий твоей жизнью!

Леатрис хотелось закричать, выгнать Велли, сказать, чтобы он никогда больше не приходил к ней, не нарушал ее покоя. Она могла бы сказать брату, что он ничего не понимает в жизни дома, не знает действительного положения вещей. Она могла бы поклясться, что такая жизнь вполне ее устраивает, но не стала этого делать. Лгать бесполезно — он знает правду.

Была еще одна причина, по которой Леа не могла солгать Тревельяну. В ней проснулась надежда. Почти целый год после отъезда Велли она продолжала бороться. В их дружбе она всегда была ведомой, когда брат исчез, она в конце концов подчинилась матери. В двадцать лет она попыталась восстать и потерпела поражение, ей казалось, что жизнь кончена, но вот появился Тревельян, и душа Леа ожила.

— Что ты собираешься делать? — спросила она со страхом.

— Выдать тебя замуж за Джеймса Кинкайда, — просто ответил Тревельян.

Леатрис окаменела.

— Что… что ты сказал? Тревельян улыбнулся.

— Это идея Клер, не моя. Она сказала Мактавриту, что самое главное — выдать тебя за человека, которого ты любишь всю жизнь. Она думает, что если она пойдет наперекор воле старой карги, то ослабит тем самым ее власть. Хотя я не уверен, что мать выпустит из рук Гарри и хозяйство. Да и поможет ли это самой Клер?.. Однако она упорствует. Кстати, ты-то захочешь выйти за Кинкайда?

Леатрис раскрыла было рот, чтобы ответить, но горло у нее перехватило. Она села на кровать и, глядя в лицо брату, попыталась что-то произнести, но так и не сумела. Леа отвернулась, стараясь успокоиться, потом взглянула на Велли и улыбнулась.

— Американцы очень странные люди, да? В глазах Тревельяна мелькнул смех.

— Если бы я знал это раньше, то вместо Пеша занялся бы исследованием Америки.

Леатрис рассмеялась.

— Выйти замуж за Джеймса?! Я не видела его целую вечность, даже перестала думать о нем. Чем он сейчас занят.

— Не знаю, думаю, по-прежнему работает над своей книгой. — Тревельян произнес это с тем презрением, какое всегда испытывает плодовитый автор к неудачнику, тратящему годы на написание одной книги. — Кажется, об одном из Тюдоров — Генрихе VIII и его женах?

— О Генрихе VII и его экономической политике! — резко бросила Леатрис. — Не смей насмехаться над Джеймсом. Нужны серьезные исследования, когда пишешь биографическое эссе. Тебе проще. Ты путешествуешь, а потом описываешь те места, где побывал. А ему нужно потратить много времени на чтение средневековых рукописей, да их еще надо было найти, а потом… — Леа бросила на брата сердитый взгляд. — Что смешного ты в этом нашел?

— Ну да, ты ведь не вспоминала о Джеймсе много лет и не знаешь, как далеко он продвинулся в своей работе…

Леатрис отвернулась и покраснела.

— В последний раз я слышала, что он описывает шестой год правления Генриха VII, — тихо ответила она.

— Что-что? Я не расслышал. Он пишет о шестой жене короля?

— Ах ты! — закричала Леа и бросила в Тревельяна подушкой.

Он поймал ее и сказал:

— Много лет ты писала о Джеймсе Кинкайде в каждом письме. Мне кажется, я знал о любом его шаге. Думаю, он был для тебя Богом на земле. Мне казалось, ты считаешь его чудесным человеком. Путешествуя по миру, я встречал много замечательных людей, но никто не может сравниться с великим Джеймсом Кинкайдом. Трудно поверить, что он — тот самый мальчик, который жил недалеко от Брэмли и прогонял нас из своего сада, говоря, что мы слишком шумим и отпугиваем птиц.

Леатрис не смотрела на Тревельяна.

— Ты уверена, что перестала думать о Джеймсе? Когда мы были детьми, почему-то всегда ходили мимо дома Кинкайда. Помнишь, как ты пряталась за деревьями и кидала в него комья земли?

— Я никогда не делала ничего подобного! Тревельян посерьезнел и, взял Леа за руку.

— Почему ты не вышла за него? Разве, он не просил твоей руки?

— Он сватался, когда мне было шестнадцать лет, и семнадцать, и восемнадцать. — Она вздохнула. — А в двадцать перестал… Теперь, когда Джеймс видит меня в экипаже, рядом с мамой, он отворачивается. Наверное, ненавидит меня.

— Без сомнения, наша дорогая матушка… Леатрис выпрямилась.

— Да! — Она сжала кулаки в бессильной ярости. — Да, да, да! Это был самый тяжелый момент в моей жизни, и я не желаю вспоминать. Ах, Велли, ты приезжаешь, восстав из мертвых, и говоришь, что хочешь выдать меня за Джеймса!

— Не я, а американская невеста Гарри.

Леатрис глубоко вздохнула, застыв на несколько секунд в неподвижности, и посмотрела на свои руки. Они дрожали. Она слишком хорошо знала жестокость матери. Клер так наивна. Если Леатрис еще раз попытается пойти наперекор матери и потерпит поражение, старуха сделает все, чтобы она никогда больше не восставала.

Да, но если попытка удастся… Леа не могла даже надеяться вырваться из ненавистного дома, из-под власти жестокой матери.

Она посмотрела на Тревельяна.

— Так что я должна делать?

Глава 16

Спустя три дня после встречи Клер с будущей свекровью, когда она вернулась к себе после обеда, произошло два события. Дворецкий принес срочное послание на серебряном подносе, а огромный портрет, висевший на стене, отодвинулся, открыв потайную дверь. В проеме стояла Сара Энн. Волосы ее, обычно аккуратно заплетенные в косу, падали на лоб, на плечах была паутина, выглядела она очень удивленной.

— Привет! — произнесла Отродье радостным голосом.

Клер собиралась отчитать сестру, но сдержалась: она не хотела говорить при слуге. Сделав вид, что совершенно не Удивлена появлением сестры из отверстия в стене, Клер взяла с подноса письмо и вскрыла конверт.