Обо всем Севастьян самым подробным образом доложил Николя.

- Хорошо!.. Хорошо!.. Славно!.. - говорил тот, делаясь при этом совершенно пунцовым от гнева.

IX

Николя, как и большая часть глупых людей, при всей своей видимой доброте, был в то же время зол и мстителен. Взбесясь на Елену за то, что она - тогда как он схлопотал ей место и устроил лотерею - осмелилась предпочесть ему другого, он решился насказать на нее отцу своему с тем, чтобы тот вытурил Елену с ее места. Для этого он пришел опять в присутствие к старику.

- Папа, вам этой Жиглинской нельзя держать на службе у себя!.. - сказал он.

- Как это?.. Почему?.. - спросил тот, не понимая сына.

- Потому, что она черт знает что такое делает: с поляком одним живет!

- С поляком? - произнес старик почти с ужасом.

- Да-с!.. С Жуквичем вон этим, что вещи у нас на лотерее расставлял.

- А, вот с кем!.. - произнес старик поспокойнее; он воображал, что это был какой-нибудь более страшный человек, чем Жуквич.

- Вы, папа, выгоните ее, а то они тут не то еще наделают... и дом, пожалуй, подожгут!

- Как дом подожгут? - повторил старик опять уже с ужасом.

- А так!.. Мало ли поляки сожгли у нас городов! Смотритель говорит, что Жуквич часов до трех ночи у ней просиживает, - кто за ними усмотрит тогда?.. Горничная ее и солдат, что у ворот стоит, тоже сказывали, что она по вечерам с ним уезжает и возвращается черт знает когда...

- Ах, какая негодяйка, скажите!.. - произнес старик, выпучивая даже глаза от страха и удивления.

- Ужасная негодяйка!.. И как же после этого можно ее держать?

- Держать ее нельзя!.. - согласился старик. - Только как это сделать мне?

- Ну, уж там как-нибудь сделайте! - заключил Николя и ушел, зная, что достаточную искру бросил в легко воспламеняющуюся душу отца.

Надобно сказать, что сам старик Оглоблин ничего почти не видел и не понимал, что вокруг него делается, и поэтому был бы человек весьма спокойный; но зато, когда ему что-либо подсказывали или наводили его на какую-нибудь мысль, так он обыкновенно в эту сторону начинал страшно волноваться и беспокоиться.

- Пожалуй, они в самом деле дом сожгут! Что с них возьмешь? - повторял он сам с собой, оставшись один; а потом, по всегдашнему обыкновению, послал позвать к себе на совет Феодосия Иваныча.

- Эта... кастелянша новая, - начал он, стараясь сохранить строгий начальнический вид, - живет... как мне говорили, с поляком одним?

- Кто вам говорил это? - спросил Феодосий Иваныч, делая мину, весьма похожую на мину начальника, и вместе с тем глаза его были покрыты каким-то невеселым туманом.

- Сын мне говорил!.. Николя!.. - отвечал ему старик опять строго.

Как будто что-то вроде грустной улыбки пробежало по губам Феодосия Иваныча.

- А Николаю Гаврилычу кто это сказывал? - спросил он явно уже грустным голосом.

- Смотритель дома сказывал... горничная ее сказывала... солдат, что у ворот стоит, говорил. Как ее после этого не выгнать?..

- Выгоняйте! - произнес грустно-насмешливо Феодосий Иваныч.

- Но как это сделать?

- Надо как-нибудь сделать! - отвечал Феодосий Иваныч неопределенно; но по выражению его лица видно было, что он знал, как это сделать.

- Надо!.. Надо!.. Да говорите же, как это сделать? - закричал, наконец, на него начальник.

Феодосий Иваныч при этом еще больше надулся.

- Позовите этих - смотрителя, горничную и сторожа, расспросите их... отвечал он тем же неохотливым тоном.

- Ну, позовите!

Феодосий Иваныч пошел.

- Она ведь дом сожечь может! - крикнул ему вслед начальник, как бы желая внушить ему важность дела.

Но Феодосий Иваныч не обратил на это особенного внимания и через несколько времени привел в присутствие смотрителя дома, горничную Елены и сторожа.

Генерал начал расспрашивать прежде всех смотрителя, как более умного и толкового человека.

- Эта... госпожа Жиглинская... кастелянша, как слышал я, в связи с поляком Жуквичем?

Смотритель при этом приподнял плечи вверх и вскинул немного глаза в потолок.

- Надо быть, ваше превосходительство, что так! - проговорил он.

- И я слышал... что у них ночью огонь... часов до трех бывает.

- Было это, ваше превосходительство, раза четыре это было! - отвечал смотритель.

- Чтобы не было у меня вперед этого! Никогда не было! - закричал вдруг генерал и погрозил даже пальцем смотрителю. - Я теперь ее выгоняю вон!.. Но она... все еще, может быть, проживет тут... день и два... чтобы совсем у ней не было в эти дни огня... совсем!.. Я с вас спрошу, - вы мне за то ответите!

- Не будет, ваше превосходительство, у ней огня никакого-с!.. Слушаю-с!.. Совсем никакого не будет! - успокоивал его смотритель, как видно, насквозь знавший своего начальника, а потому нисколько не смутившийся от его крика.

- Чтоб и не было! - повторил еще раз старик и с тем же раздражительным тоном обратился к горничной Елены:

- У твоей госпожи есть возлюбленный?

- Никак нет-с, ваше превосходительство! - заперлась было та на этот раз, струсивши до слез.

- А я знаю, что есть! - крикнул на нее старик.

Горничная при этом только как-то вильнула от страха животом.

- Ты видел, как госпожа Жиглинская уезжала по вечерам с Жуквичем? перекинулся старик к сторожу.

- Уезжала, ваше превосходительство, часто уезжала! - отвечал тот.

- Ну, а теперь что делать? - спросил Оглоблин совсем другим тоном Феодосия Иваныча, стоявшего несколько вдали и смотревшего каким-то Мефистофелем на всю эту сцену.

- Их вот отставьте в сторону, а позовите самое Жиглинскую.

Генерал после этого строго позвонил.

Явился сторож.

- Госпожу Жиглинскую ко мне! - сказал он тому каким-то зловещим голосом.

Сторож побежал исполнить его приказание.

Елена пришла, несколько удивленная таким приглашением. При виде ее представительной и шикарной наружности старик несколько утратил свой чересчур начальнический вид и, даже привстав на своем месте и опершись, по обыкновению, на локотки рук своих, начал, держа лицо потупленным к столу:

- Вы-с... производите в доме... беспорядки, которые я не могу допустить.

- Какие беспорядки? - спросила Елена, взглядывая с недоумением на стоявших в стороне смотрителя, сторожа и свою горничную и полагая, что не последняя ли что надурила.

- У вас, - продолжал старый генерал, - бывает человек, который не должен... никак здесь бывать.

- Какой человек у меня бывает? - продолжала Елена, все еще не совсем хорошо понимая.

- Господин Жуквич у вас бывает!.. - произнес старик более уже строгим голосом.

- Почему же он не должен бывать у меня? - спросила Елена.

- Потому-с... потому, что он поляк!

- А разве полякам запрещено бывать у своих знакомых?

- Запрещено-с!.. И я ему запрещаю... бывать у вас.

- Но вы не можете этого запретить мне! - возразила Елена.

- Могу-с!.. Вы вот ездите с ним по ночам... и прекрасно!.. Поезжайте к нему и сидите там у него.

Говоря это, старик все более и более возвышал свой голос.

Елена, в свою очередь, тоже вся вспыхнула, и глаза ее загорелись неудержимым гневом.

- Как вы смеете на меня так кричать, - я не служанка ваша! - заговорила она. - Хоть бы я точно ездила к Жуквичу, вам никакого дела нет до того, и если вы такой дурак, что не умеете даже обращаться с женщинами, то я сейчас же уволю себя от вас! Дайте мне бумаги! - присовокупила Елена повелительно.

- Как, я дурак? - воскликнул в свою очередь Оглоблин, откинувшись на спинку кресла. - Дайте ей бумаги!.. Как, я дурак? - повторил он, все еще не могши прийти в себя от подобной дерзости.

Феодосий Иваныч, по приказанию начальника, подал Елене бумаги, и та принялась писать прошение об отставке.

- На гербовой бы, собственно, следовало! - заметил ей Феодосий Иваныч.