- Мало ли что тебе наболтает один какой-нибудь дуралей; нельзя по нем судить о целом народе! - возразил князь.

- Нет, это не он один, а и более высшие сословия. Ты посмотри когда-нибудь по большим праздникам, какая толпа рвется к подъездам разных начальствующих лиц... Рабство и холопство - это скрывать нечего - составляют главную черту, или, как другие говорят, главную мудрость русского народа.

- Господин Жуквич, что ли, успел натолковать тебе это?.. И поляков, вероятно, перевознес до небес? - проговорил князь.

- Нет, я еще до господина Жуквича знала это очень хорошо, и уж, конечно, поляки всегда были и будут свободолюбивее русских! - воскликнула Елена. - Когда еще в целой Европе все трепетало перед королевской властью, а у нас уж король был выборный. На сейме[50] воскликнет кто: "не позволям!" и кончено: тормоз всякому произволу.

- До многого и докричались вы!..

- Да, но все-таки кричали, а не низкопоклонничали.

- Что ж такое кричали?.. И собаки на улице лают беспрестанно, однако от того большой пользы ни им, ни человечеству нет! - возразил князь и сам снова принялся за свою работу.

Елена даже покраснела вся при этом в лице.

- Какое глупое сравнение! - произнесла она и, как видно, не на шутку рассердилась на князя, потому что не медля встала и пошла из кабинета.

- Господин Жуквич послезавтра будет у нас обедать? - крикнул ей вслед князь.

- Послезавтра! - отвечала Елена, не поворачиваясь к нему.

- Послезавтра!.. - повторил сам с собою князь.

II

Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.

- Я вам давно говор, - начал он в одно и то же время грустным и насмешливым голосом, - что в этой проклятой Москве задохнуться можно от скуки!

- Что же, в Петербурге вашем разве лучше? - возразила ему Анна Юрьевна.

- Без всякого сомнения!.. Там люди живут человеческой жизнью, а здесь, я не знаю, - жизнью каких-то... - "свиней", вероятно, хотел добавить барон, но удержался.

- Ужасно какой человеческой жизнью! - воскликнула Анна Юрьевна. - Целое утро толкутся в передних у министров; потом побегают, высуня язык, по Невскому, съедят где-нибудь в отеле протухлый обед; наконец, вечер проведут в объятиях чахоточной камелии, - вот жизнь всех вас, петербуржцев.

- То для мужчин, а для женщин мало ли есть там развлечений: отличная опера, концерты, театры.

- Все это и здесь есть; но я не девчонка какая-нибудь, чтобы мне всюду ездить и восхищаться этим...

- В таком случае, поедемте за границу, - сказал ей на это барон: последнего он даже еще больше желал.

- Вам за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!..[153] Не мадонну же рафаэлевскую мне в тысячный раз смотреть или дворцы разные.

- Но где же лучше? - воскликнул барон.

- В молодости, вот где лучше. В молодости везде хорошо, - отвечала ему Анна Юрьевна.

- Но в эту страну нельзя воротиться, - произнес барон с небольшой улыбкой.

На этих словах его Анна Юрьевна увидела, что в гостиную входил приехавший князь Григоров.

- Ah!.. Voila qui nous arrive![154] - воскликнула она ему навстречу радостным голосом. - Наконец-то удостоил великой чести посетить.

Князь пожал руку кузины, пожал руку и барону.

- Я, шутки в сторону, начинала на тебя сердиться, что ты совсем не ездишь, - говорила Анна Юрьевна.

- Некогда все было, - отвечал князь.

- Да что ты такое делаешь? Неужели все целуешься со своей Еленой?.. Не надоело разве тебе еще это?

- Нет, не надоело.

- А другой нет у тебя пока никакой?

- Нет другой пока.

- Mensonge, je n'en crois rien[155].

- Но у барона же нет другой, - сказал князь, показывая глазами на барона.

- Барон что?.. Барон - рыба.

- Рыба он?

- Совершенная... мерзлая даже.

- О, это ужасно! - воскликнул князь. Барон краснел только, слушая этот милый разговор двух родственников.

- А я, кузина, приехал вас звать сегодня обедать к себе, - продолжал князь.

- Это что тебе вздумалось? - спросила Анна Юрьевна.

- Да так, тут один мой знакомый поляк будет у меня обедать, красавец из себя мужчина; приезжайте, пожалуйста!.. Поболтаем о нашей заграничной жизни.

- А обед будет порядочный?

- Самолучший заказан повару.

- Посмотрим! При княгине у тебя в этом случае нехорошо было: она, как немка, только и знала вкус в картофеле да в кофее.

- Теперь у меня другая хозяйка; а кстати, вы не скомпрометируетесь быть у меня тем, что встретите mademoiselle Жиглинскую?

- Quelle idee[156]... Скомпрометируюсь я!.. Меня теперь, я думаю, ничто уж в мире не скомпрометирует!.. А что ж ты барона не зовешь? - прибавила Анна Юрьевна.

- Барон, разумеется, приедет. Приедете? - спросил князь барона.

- Приеду! - отвечал тот, держа по-прежнему голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе барона. Надобно сказать, что барон, несмотря на то, что был моложе и красивее Анны Юрьевны, каждую минуту опасался, что она изменит ему и предпочтет другого мужчину. Чтобы предохранить себя с этой стороны, барон, как ни скучно это было ему, всюду ездил с Анной Юрьевной и старался не допускать ее сближаться с кем бы то ни было из мужчин. Князь же, в свою очередь, кажется, главною целию и имел, приглашая Анну Юрьевну, сблизить ее с Жуквичем, который, как он подозревал, не прочь будет занять место барона: этим самым князь рассчитывал показать Елене, какого сорта был человек Жуквич; а вместе с тем он надеялся образумить и спасти этим барона, который был когда-то друг его и потому настоящим своим положением возмущал князя до глубины души.

Выйдя от Анны Юрьевны, князь отправился домой не в экипаже, а пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом к лицу с шедшим к нему навстречу Николя Оглоблиным.

- Здравствуйте, князь! - проговорил тот трепещущим от радости голосом.

В прежнее время князь, встречаясь с Николя, обыкновенно на все его приветствия отвечал только молчаливым кивком головы; но тут почему-то приостановился с ним и пожал даже ему руку.

Ободренный этим, Николя не преминул повернуться и пойти с князем в одну сторону.

- Это черт знает, что за город Москва! - заговорил он. - Болтают!.. Врут!.. Так что я хотел ехать к вам и сказать, чтобы вы зажали некоторым господам рот!

Князь очень хорошо догадался, что такое, собственно, хочет отрапортовать ему Николя.

- Каким господам? - спросил он его.

- А таким, которые говорят, что там эта mademoiselle Жиглинская... вы, конечно, знаете ее... будто бы она переехала к вам в дом.

- Это совершенно верно, что она переехала, - отвечал князь.

- Да-с... Но что кому до того за дело? Что за дело?.. - горячился Николя. - А ведь знаете, она чудо как хороша собой! - присовокупил он, явно желая тем подольститься к князю.

- Да, хороша! - отвечал князь. - И вообразите, она мне то же самое про вас говорила; она видела вас там где-то на гуляньи и говорила: "Какой, говорит, красавец из себя Оглоблин".

- Я?.. Ха-ха-ха! - захохотал Николя. Он заподозрил, что князь над ним подшучивает, и потому сам хотел тоже отойти от него шуточкою.