Так доехали мы до Царского, где шумно расхаживали герои пролетарских отрядов. Теперь дворец, в котором заседал Совет, был местом делового оживления. Во дворе толпились и красногвардейцы и матросы, у дверей стояли часовые, беспрерывно входили и выходили курьеры и комиссары. В помещении Совета кипел самовар, более пятидесяти рабочих, солдат, матросов и офицеров стояли вокруг него, пили чай и громко разговаривали. В углу двое непривычных к этому делу рабочих пытались пустить в ход ротатор. У стола, стоявшего в центре, огромный Дыбенко склонился над картой, отмечая красным и синим карандашом расположение войск. В свободной руке у него, как и всегда, был большущий револьвер синей стали. Потом он сел за пишущую машинку и стал стучать одним пальцем. Прекращая работу хотя бы на секунду, он снова брал револьвер и любовно вертел его барабан.

У стены стоял диван, на котором лежал молодой рабочий. Двое красногвардейцев склонились над ним, но прочие не обращали на него никакого внимания. Он был ранен в грудь; при каждом ударе сердца сквозь его одежду проступала свежая кровь. Глаза его были закрыты, молодое лицо, окаймлённое бородкой, стало зеленовато-белым. Он дышал медленно и трудно и при каждом вздохе шептал: «Мир будет… Мир будет…».

Дыбенко взглянул на нас. «А! - сказал он, увидев Бакланова. - Не угодно ли вам, товарищ, отправиться в комендантское управление и принять там дела? Погодите, сейчас я напишу вам мандат».

Он подошёл к машинке и принялся медленно выстукивать букву за буквой.

Вместе с новым комендантом Царского Села я отправился в Екатерининский дворец. Бакланов был очень возбуждён и полон сознания своей роли. В том самом белом зале, где я уже был в прошлый приезд, мы застали несколько красногвардейцев, с любопытством оглядывавшихся кругом, в то время как мой старый знакомый полковник стоял у окна и нервно кусал усы. Он приветствовал меня, словно без вести пропавшего брата. За столом у двери сидел француз из Бессарабии. Большевики велели ему оставаться здесь и продолжать свою работу.

«Что мне было делать? - шептал он мне. - В такой войне, как эта, люди, подобные мне, не могут драться ни на той, ни на другой стороне, какое бы инстинктивное отвращение они ни чувствовали к диктатуре черни… Мне только жаль, что я нахожусь так далеко от моей матушки, оставшейся в Бессарабии!»

Бакланов официально принимал дела от старого коменданта. «Вот ключи от стола», - нервно сказал полковник.

Один из красногвардейцев перебил его: «А где деньги?» - резко спросил он. Полковник казался удивлённым. «Деньги? деньги?… Ах, вы говорите о денежном ящике!… Вот он, в том самом виде, как я получил его три дня назад. Ключи?… - полковник пожал плечами. - Ключей у меня нет».

Красногвардеец улыбнулся хитрой улыбкой. «Ловко!» - сказал он.

«Откроем ящик! - сказал Бакланов. - Принесите топор! Вот здесь американский товарищ. Пусть он собьёт замок и запишет, что окажется в ящике».

Я взмахнул топором, деревянный ящик оказался пустым.

«Арестовать его, - злобно сказал красногвардеец. - Он за Керенского. Он украл деньги и отдал их Керенскому».

Бакланов не соглашался. «Нет, - ответил он. - Ведь до него здесь были корниловцы. Он не виноват».

«Чёрт побери! - кричал красногвардеец. - Говорю вам, он за Керенского! Не арестуете его вы, так арестуем мы! Мы отвезём его в Петроград и посадим в Петропавловку. Туда ему и дорога!» Остальные красногвардейцы поддержали его. Полковник печально взглянул на нас, и его увели…

Отряд матросов во главе с Дыбенко, направляемый против Керенского

(Гл. VIII)

Перед дворцом, где помещался Совет, стоял грузовик, отправлявшийся на фронт. Полдюжины красногвардейцев, несколько матросов и один или два солдата, которыми командовал рослый рабочий, забрались в кузов. Они крикнули мне, чтобы я ехал с ними. Из Совета выходили красногвардейцы, сгибаясь под грузом небольших бомб из рuфленного железа, наполненных грубитом, который, как они говорили, в десять раз сильнее и впятеро чувствительнее динамита. Они взваливали все эти бомбы на грузовик. Потом зарядили трёхдюймовку и прикрутили её верёвками и проволокой к грузовику.

Мы отправились при шумных криках, разумеется, полным ходом. Тяжёлый грузовик мотался из стороны в сторону. Пушка переваливалась с колеса на колесо, а грубитные бомбы катались у нас под ногами, звонко стукаясь о боковые стенки автомобиля.

Рослый красногвардеец, которого звали Владимиром Николаевичем, закидал меня вопросами об Америке: «Зачем Америка вступила в войну? Готовы ли американские рабочие разделаться с капиталистами? В каком положении сейчас дело Муни? [78] Будет ли Беркмэн [79] выдан Сан-Франциско?» - и так далее. Нелегко было отвечать на все эти вопросы, выкрикивавшиеся под грохот машины, в то время как мы держались друг за друга и пританцовывали среди катавшихся бомб.

Время от времени патрули пытались остановить нас. Солдаты выбегали на дорогу и, вскидывая винтовки, кричали: «Стой!»

Но мы не обращали на них никакого внимания. «Чёрт вас дери! - кричали красногвардейцы. - Станем мы останавливаться для всякого! Мы Красная Гвардия!…» И мы гордо, с шиком грохотали дальше, а Владимир Николаевич продолжал выкрикивать мне что-то об интернационализации Панамского канала и тому подобных материях…

Отъехав около пяти миль, мы встретили группу матросов, шедших к Царскому. Мы замедлили ход.

«Братишки, где фронт?»

Передний матрос остановился и поскрёб в затылке. «Утром был вон там, так, в полуверсте по дороге. А теперь - чёрт его знает где. Мы вот ходили, ходили, да так и не нашли».

Они влезли к нам на грузовик, и мы двинулись дальше. Мы, вероятно, проехали ещё около мили, когда Владимир Николаевич вдруг прислушался и крикнул шофёру, чтобы остановил машину.

«Стреляют! - сказал он. - Слышите?» На мгновение наступило мёртвое молчание, а затем впереди и слева от нас раздалось три быстрых, следовавших один за другим выстрела. По обе стороны дороги расстилался густой лес. В состоянии сильного возбуждения мы осторожно поехали дальше, разговаривая шопотом, *** и остановились только тогда, когда грузовик оказался как раз почти напротив того места, откуда стреляли. Соскочив на землю, мы рассыпались в цепь и, крадучись, вошли в лес, сжимая винтовки.

Тем временем двое товарищей отвязали пушку и вертели её до тех пор, пока ствол не оказался направленным прямо нам в спину.

Удостоверение Джона Рида на право проезда по Северному фронту

В лесу царило глубокое молчание. Листья уже опали, и стволы деревьев тускло серели под лучами низкого и чахлого осеннего солнца. Всё было недвижно. Слышно было только, как под нашими ногами хрустит лёд, покрывавший мелкие лесные лужицы. Неужели засада?…

Мы беспрепятственно шли вперёд, пока деревья не начали редеть и впереди не открылся просвет, и тогда остановились. Впереди, на маленькой полянке, трое солдат беспечно болтали у небольшого костра.

Владимир Николаевич шагнул вперед. «Здравствуйте, товарищи!» - сказал он. Наша пушка, двадцать винтовок и целый грузовик грубитных бомб - всё это, казалось, висело на волоске. Солдаты вскочили на ноги.

«Что у вас тут за стрельба?»

Один из солдат, облегчённо вздохнув, ответил: «Да это мы, товарищ, пару зайцев подстрелили…».

____________________

Наш грузовик мчался к Романову, рассекая светлый и пустынный воздух. На первом же перекрёстке навстречу нам, размахивая винтовками, выскочили двое солдат. Мы замедлили ход и остановились.

«Пропуска, товарищи!»

Красногвардейцы подняли крик. «Мы Красная Гвардия. Не надо нам никаких пропусков… Валяй дальше, нечего разговаривать!…»