Пленниц заключили в городскую тюрьму, Карлоса же для верности увели в крепость и посадили на гауптвахту.

Ночью к нему явились гости. Комендант и Робладо не могли устоять перед подлым желанием насладиться местью.

Осушив свои стаканы, они вместе с компанией веселых собутыльников вошли в камеру и стали издеваться над связанным узником. Полупьяные посетители осыпали его ругательствами и оскорблениями, какие только могла изобрести их фантазия.

Карлос долго терпел все это молча. Наконец, выведенный из себя очередной грубой остротой Вискарры, он не сдержался и сказал что-то насчет перемен в лице коменданта. Это привело негодяя в бешенство, и он бросился на связанного пленника с кинжалом в руке. Он, конечно, убил бы Карлоса, если бы Робладо и остальные его не удержали. Приятели напомнили ему, что, убив Карлоса, он лишит их обещанного развлечения. Только это и обуздало Вискарру, однако он утихомирился лишь тогда, когда ударил беззащитного пленника несколько раз кулаком по лицу.

– Пусть мерзавец живет! – сказал Робладо. – Завтра мы ему устроим веселенькое представление.

Пьяные головорезы, пошатываясь, вышли из камеры, предоставив узнику размышлять над тем, что за «представление» ему обещано.

Больше ему ничего и не оставалось делать. Карлос прекрасно понимал, что с ним расправятся. Он не надеялся на милость военных или гражданских судей. Его смерть и будет представлением, думал он. Всю ночь он терзался мучительной тревогой – не за себя, а за тех, кто был ему дороже собственной жизни.

В узенькую бойницу мрачной камеры заглянуло утро. И больше никого пленник не видел. Свирепые тюремщики не сказали ему ни слова утешения, не бросили сочувственного взгляда, не принесли ни воды, ни пищи. Друг не справился о нем. Казалось, во всем мире нет сердца, которое тревожно забилось бы при мысли о нем.

Настал полдень. Карлоса вывели, вернее – выволокли из крепости. Его окружили солдаты. Куда они его поведут? На казнь?

Глаза ему не завязали. Он видел, что его ведут через город на площадь. Там необычайное скопление народу. Толпа запрудила и площадь и все асотеи, откуда она видна. Казалось, в городе собрались все жители долины. Тут и владельцы асиенд, и скотоводы, и рудокопы, и кого только нет! Но почему они здесь? Их привлекло, должно быть, из ряда вон выходящее событие. По всему видно – они ждут какого-то необычайного зрелища. Быть может, представления, которое обещал Робладо? Но что это за представление? Уж не хотят ли его пытать в присутствии всего этого сборища? Очень может быть...

Он шел, и огромная толпа глумилась над ним. Его провели через площадь и втолкнули в городскую тюрьму.

В камере на грубой скамье, стоящей у стены, можно было отдохнуть. Несчастный повалился на скамью – сидеть выпрямившись ему не позволяли связанные руки и ноги.

Он остался один. Сопровождавшие его солдаты вышли из камеры и заперли ее на замок. Он знал, что несколько человек остались за дверью – слышны были их голоса и бряцанье сабель. Действительно, двоих оставили на страже. Остальные разбрелись и смешались с толпой, заполнившей площадь.

Несколько минут Карлос лежал без движения, без мысли. Душа его оцепенела от горя. Впервые в жизни он поддался отчаянию.

Это чувство было мимолетным, и снова мысль его заработала, но надежда не вернулась. Говорят, надежда уходит только вместе с жизнью – нет, это неверно. Он все еще жил, а надежда умерла. Он не мог надеяться, что ему удастся бежать: его слишком хорошо стерегли. Озлобленные враги, убедившись на опыте, что его нелегко поймать, не оставили ему ни малейшей возможности ускользнуть. А надеяться на помилование или сострадание Карлосу и в голову не приходило.

Но мысль его снова работала.

Как только ключ поворачивается в замке и узник остается один, он прежде всего обводит взглядом стены своей темницы, словно проверяя, правда ли, что он в заточении. Повинуясь этому вполне естественному побуждению, Карлос поглядел на стены. Небольшое оконце – вернее, амбразура пропускала свет: камера была не в подземелье. Оконце находилось высоко, но, став на скамью, можно было посмотреть, куда оно выходит. Карлос, однако, не проявил любопытства и по-прежнему лежал неподвижно. Он видел, что стены его темницы не каменные, они сложены из необожженного кирпича и при этом не толстые – это видно по амбразуре. Такие стены не слишком прочны. Решительный человек, будь у него острый инструмент и время, без особого труда мог бы пробить стену и выбраться отсюда. Так размышлял Карлос. Но он подумал и о том, что у него нет ни острого инструмента, ни времени. Через несколько часов, а может быть, и через несколько минут его, конечно, поведут из этой тюрьмы на эшафот.

Смерть его не страшила, не страшила даже пытка – он ждал, что ему уготовано именно это. Для него была пыткой мысль о вечной разлуке с матерью и сестрой, с гордой, благородной девушкой, которую он любил; его терзала мысль, что никогда больше он их не увидит.

Неужели никак нельзя дать им знать о себе? Неужели нет у него друга, который передал бы им его последнее слово, его предсмертную мысль? Нет, никого!

Временами косой луч, прорезавший камеру, пропадал, и в камере становилось темно – что-то снаружи заслоняло амбразуру. То было лицо какого-нибудь любопытного зеваки, забравшегося на плечи приятелей, чтобы взглянуть на узника.

Амбразура была над головами толпы. С площади доносились грубая брань и оскорбления, и притом обращенные не к одному Карлосу, но и к тем, кто был ему дорог, – к его матери и сестре. Он прислушивался с горечью и с тревогой. Почему о них так много говорят? Слов он не мог разобрать, но в гуле голосов снова и снова различал имена матери и сестры.

Так он пролежал на скамье около часа. Потом дверь отворилась, и в камеру вошли Вискарра и Робладо. Их сопровождал Гомес.

Узник подумал, что час его настал. Теперь его поведут на казнь. Но он ошибся. Сейчас у них была другая цель. Они пришли насладиться его душевной мукой.

Офицеры недолго задержались в камере.

– Ну, приятель, – начал Робладо, – мы обещали устроить тебе сегодня представление. Слово мы держать умеем. Так вот, все готово, представление скоро начнется. Взбирайся на скамью и посмотри в окошко. Площадь хорошо видна отсюда – не беспокойся, бинокль тебе не понадобится. Вставай! Не теряй времени! Увидишь кое-что занятное.