Бароны не простили ему этой измены. После битвы при Гаттине, когда королевство более чем когда-либо нуждалось в защитнике, они заставили Изабеллу не только принять корону (ее сестра Сибилла умерла бездетной), но и развестись с Онфруа, ибо им нужен был "человек действия". И такой человек существовал: пьемонтский маркиз Конрад Монферратский, высадившийся в Тире в тот момент, когда город был уже готов капитулировать, и хладнокровно оборонивший его, за заслуги он потребовал сделать его сеньором города и известил короля Гвидо и королеву Сибиллу, "что покуда он жив, они не войдут туда". Про маркиза Монферратского шла молва, что он оставил жену на Западе (некоторые хронисты уточняли, что двух). С другой стороны, Изабелла, поставленная в известность об этом проекте, сопротивлялась изо всех сил: слишком любя своего прекрасного мужа, она и подумать не могла, чтобы расстаться с ним. Онфруа сам пожелал спорить с баронами. Тогда один из них, Ги Санлисский, сторонник маркиза Монферратского, "бросил перчатку", вызвав его на поединок; однако Онфруа не хватило духу принять вызов.

Изабелле оставалось только подчиниться требованиям государства Впоследствии папа, узнав об этом деле, яростно протестовал против подобного нарушения религиозных законов; но тем временем Конрад уже играл свадьбу с Изабеллой. В остальном же этому перевороту не было суждено завершиться успехом. Конрад уже готовился к коронации, когда вечером 28 апреля 1192 г., возвращаясь после ужина у епископа Бове по улочкам Тира, был атакован двумя мусульманами, которые совсем недавно, чтобы ввести его в заблуждение, согласились принять крещение. Один из них протянул Конраду записку, и пока ничего не подозревавший маркиз читал, другой заколол его. Эти мусульмане были членами ужасной исламской секты "ассасинов", фанатично преданные своему властелину, фигурировавшему в хрониках под именем Старца Горы, сделавшему политические убийства своей специальностью.

Таким образом, вновь на повестке дня стоял вопрос о наследовании Иерусалимского престола. Решение было неожиданно найдено в лице графа Генриха II Шампанского, только что прибывшего на восток. Правда, он не торопился стать королем столь уязвимого королевства: отправляясь в крестовый поход, он и не помышлял остаться навсегда в Святой Земле. Но, призванный защищать интересы христианского мира, он 5 мая 1192 г. в свою очередь стал мужем Изабеллы, к тому времени уже беременной от Конрада. Хроника Амбруаза уточняет, что сначала Генрих колебался, но сразу же передумал, увидев, "как она (Изабелла) потрясающе хороша и очаровательна". Поскольку Изабелла родила дочь Конрада, за Генрихом оставались все права на корону. Заметим, что он ее заслуживал, будучи настолько же мудрым во время мира, насколько отважным на войне. Неоднократно его действия позволяли восстановить порядок в королевстве, особенно когда в Акре высадилась группа германских крестоносцев, тут же поведших себя как на вражеской территории, выгоняя жителей, насилуя женщин. В городе после осады[20] и без того было неспокойно, вспыхивали постоянные распри между прежними владельцами, желавшими вернуть дома, и осаждавшими, которые размешались там, где хотели. Генрих Шампанский, укрыв женщин и детей за стенами резиденции госпитальеров, объявил, что намеревается призвать к оружию население. После этого предводители только что высадившихся крестоносцев поспешили разместить свои войска в пригородах.

Генрих также предусмотрительно возобновил отношения с "ассасинами", диссидентской силой внутри исламского мира, которые могли стать бесценными союзниками, равно как и опасными противниками, и также с киликийскими армянами Казалось, что для франкской Сирии наступила эра спокойствия (Саладин умер в 1193 г.), которую внезапно нарушил странный несчастный случай Генрих Шампанский выпал с балкона своего дворца в Акре на мостовую, разбив череп; его карлик Экарлат, видя, как он падает, напрасно пытался удержать его за одежду (1197 г.) Так Изабелла в третий раз стала вдовой. Ей исполнилось тогда тридцать пять лет.

В четвертый раз она уже не противилась женитьбе, зная, что обречена жить во имя государственных интересов. Судьба послала ей, как это ни забавно, родного брата Гвидо де Лузиньяна, Амори, который унаследовал от того в 1194 г. кипрское королевство Невозможно представить себе столь непохожих друг на друга братьев. Амори был одновременно осторожным политиком и умелым воином. В октябре 1197 г он отвоевал Бейрут у мусульман, заключив затем выгодный мир с султаном Меликом-аль-Адилом. На этом закончились супружеские авантюры Изабеллы.

Но, пожалуй, самые трогательные женские черты времен крестовых походов проступают не на страницах хроник Их мы видим на могильном камне – без сомнения, самом патетическом изваянии, которое сохранилось из скульптур XII в. Оно существует и в наше время в кордельерской церкви в Нанси – на нем изображены Гуго и Анна де Водемон, олицетворяющие "возвращение крестоносца". Видно, как стоят, тесно обнявшись, крестоносец в рубище и его жена. Эта скульптура напоминает об истории ожидания, продлившегося, если верить легенде, почти всю жизнь для Гуго де Водемона, содержавшегося в плену в Святой Земле на протяжении шестнадцати лет и прослывшего мертвым, и его жены Анны Лотарингской, упорно отвергавшей все попытки вновь выдать ее замуж. Однажды вернулся тот, кого не ждали именно этот момент изобразил скульптор на могиле, где спустя несколько лет были погребены рыцарь и дама, хранившие обоюдную верность всю свою жизнь.

VI. Семена и плевелы

В момент, когда участники похода бедноты пересекали центральную Европу, другие события разворачивались в Германии, которые иногда путают с теми, что отметили проход отрядов Петра Отшельника Эти события – оборотная сторона крестового похода. Главари банд, бывшие либо священниками сомнительной репутации, как некие Готшалк или Волькмар, либо разбойники сеньоры, как Эмих Лейнингенский, стяжавший известность своеобразного изгоя, собрали последователей, но прежде чем отправиться в дорогу, учинили омерзительный еврейский погром.

Проявления дикости начались в начале мая 1096 г , когда Эмих приказал убить в Шпейере двенадцать евреев и одну еврейку, однако резня была вовремя остановлена епископом города, взявшим евреев под свое покровительство и распорядившимся в наказание отрубить кисть тем убийцам, которых смогли задержать. Тот же Эмих, прибыв 18 мая в Вормс, начал атаку по всем правилам военного искусства на еврейский квартал и там перерезал более пятисот человек, епископ города протестовал, укрыв несчастных жертв в своем дворце, но Эмих силой ворвался туда. Та же сцена произошла в Майнце неделей позже. Епископ Ротхард собрал евреев в своем дворце за закрытыми дверями, которые опять же подверглись штурму этих безвестных бандитов, 1 июня кельнские евреи, узнав о их приближении, в панике бежали и расправа над ним длилась два дня, другие массовые убийства отмечены в Трире и Меце, где погибли двадцать два еврея. Одновременно в Праге банда Вольмара обрекла на смерть других евреев, несмотря на вмешательство епископа Космы, тогда как Готшалк проделывал то же в Регенсбурге.

Современники воспринимали это кровожадное отклонение от крестоносного рвения точно так же, как и мы сейчас: для хронистов того времени бандитские главари были "соломой, смешанной с сеном" Эккехард Аурский, хоть и поддерживавший своих соотечественников – немецких крестоносцев, назвал Готшалка "не истинным, а ложным служителем Господним", и Эмиха – "свирепым человеком, известным своими замашками тирана". Особенно живо возмущались церковные власти, как это сделал и Св. Бернард, узнавший о резне, произошедшей в тех же самых немецких городах.

В абсолютной неудаче этих банд, перебитых либо в Венгрии (Вольмар), либо на Балканах, либо вообще погибших глупейшим образом (отряды Эмиха охватила паника в тот момент, когда они шли по только что ими же наведенному мосту, что и послужило причиной их смерти), хронисты видели кару для всех, кто перед выступлением в поход участвовал в этих жутких бойнях. Забавно, но на протяжении всей истории крестовых походов немцы снискали дурную славу. Их первый поход начался с погромов, и, несмотря на все усилия, они занимали на Востоке лишь незначительное положение (один немецкий путешественник в своем повествовании с раздражением заметил, что он почти не слышал немецкого языка в латинских городах Палестины).