- Пожалуйста, - сказал я и протянул ему свой текст.

- А речь директора покажешь?

Я дал ему и речь директора. Он ушел к себе в комнату и стал читать. Я молча сидел и ждал. Наконец он появился.

- Речь директора лучше, - сказал он.

- Не сомневаюсь, - ответил я. - Но зачем было просить меня писать речь, если ее не разрешают прочесть?

- Давай я подправлю твою речь, хочешь? - предложил он.

- Нет, сэр.

- Слушай, Ричард, ведь от этого зависит твое будущее...

- Не будем говорить об этом, дядя Том, мне не хочется, - сказал я.

Он вытаращил на меня глаза, потом махнул рукой и ушел. Конечно, речь директора написана легко и гладко, но она ни о чем; моя - путаная, корявая, зато я сказал в ней то, что было у меня на душе. Что же делать? Может быть, не ходить на выпускной вечер? Я с каждым днем все сильнее ненавидел тех, кто меня окружал, и думал только об одном: как только кончу школу, поступлю на работу, скоплю денег и уеду.

Григгс, тот самый парень, который согласился читать речь, сочиненную директором, каждый день заходил за мной, мы отправлялись в лес и там репетировали свое выступление, обращаясь к деревьям и ручьям, пугая птиц и пасущихся коров. Я так хорошо выучил свою речь, что мог бы без запинки произнести ее и во сне.

Слух о моей ссоре с директором дошел до ребят, и весь класс сурово осудил меня.

- Ричард, ты просто рехнулся! Человеку такое счастье подвалило, а он отказывается. Знали бы, какой ты балда, так ни за что бы не назначили тебя произносить речь, - говорили они.

Я стискивал зубы и молчал, но с каждым часом было все труднее сдерживать гнев. Желая мне "добра", мои школьные товарищи изводили и шпыняли меня и наконец довели до белого каления. Тогда директор велел им оставить меня в покое, он боялся, что я плюну на все и уйду из школы без аттестата.

Чтобы выйти со своей речью перед публикой, мне нужно было преодолеть еще одну трудность. Я был единственный в классе, кто еще ходил в шортах, и я решил любой ценой раздобыть себе брюки для выпускной церемонии. Ведь я же, в конце концов, поступлю на работу и буду сам себя содержать! Когда дома узнали, что я мечтаю о брюках, разразилась очередная буря.

- Ишь ты какой прыткий! - кричала мать.

- Ты же еще молокосос, вырасти сначала! - кричал дядя.

- Нет, он просто не в своем уме! - кричала бабушка.

Я объявил им, что отныне сам решаю, как мне поступать. Занял у своей хозяйки, миссис Биббс, денег и купил в рассрочку светло-серый костюм. Если мне нечем будет расплачиваться, черт с ним, с этим костюмом, отнесу его после выпускного вечера обратно.

Торжественный день настал, я волновался и нервничал. И вот я на трибуне. Я отчеканил свою речь и умолк, раздались жидкие аплодисменты. Мне было безразлично, понравилось мое выступление или нет, все это уже позади, и нужно сейчас же, немедленно, вычеркнуть все из памяти, сказал я себе, еще стоя на трибуне. Пока я пробирался к двери, стараясь как можно скорее выйти на улицу, несколько ребят ухитрились пожать мне руку. Кто-то пригласил меня на вечеринку, но я отказался. Я не хотел их больше видеть. Я шагал домой и твердил про себя: "Будь все проклято! Будь все проклято!.." Неполных семнадцати лет от роду, с грузом разочарований и неудач, вступал я в большой мир весной тысяча девятьсот двадцать пятого года.

9

Мне нужно было как можно скорее найти работу, это был для меня вопрос жизни и смерти, и со страху я поступил на первое подвернувшееся место рассыльным в магазин готового платья, где продавали неграм дешевые вещи в кредит. В магазине с утра до вечера толпились негры, они щупали и примеряли платья и костюмы. И платили за них столько, сколько потребует белый хозяин. Сам хозяин, его сын и приказчик обращались с неграми оскорбительно - хлопали по плечу, пинали, выталкивали взашей. Такие сцены я видел постоянно, но привыкнуть к ним не мог. Господи, как они терпят такое обращение, спрашивал я себя. Нервы мои были в вечном напряжении, я старался подавить свой гнев, но это плохо получалось, и меня терзали вина и страх, мне казалось, хозяин подозревает, что мне не по душе здешние нравы.

Однажды утром я, стоя на тротуаре, начищал медную дверную ручку, и в это время к магазину подъехали в автомобиле хозяин и его сын. Между ними сидела какая-то перепуганная негритянка. Они вышли и поволокли негритянку в магазин, то и дело пиная ее. Белые шли мимо, будто ничего не замечали. Видел все и стоящий на углу полицейский, он вертел в руках дубинку, но с места не, двинулся. Я тоже наблюдал за происходящим краешком глаза, изо всех сил надраивая медь замшей. Через минуту из комнаты за магазином раздались надсадные крики, потом, держась за живот и плача, вышла негритянка, вся в крови, растерзанная. К ней направился полицейский, арестовал, заявив, что она пьяна, вызвал полицейский фургон и увез в участок.

Когда я вошел в комнату за магазином, хозяин и его сын мыли над раковиной руки. При виде меня они принужденно засмеялись. На полу была кровь, валялись клочья волос и одежды. Наверное, лицо мое помертвело, потому что хозяин ободряюще похлопал меня по спине.

- Так мы поступаем со всеми, кто не платит долги, - сказал он.

Его сын глядел на меня с усмешкой.

- На, закури, - сказал он.

Не зная, что делать, я взял сигарету. Он закурил свою и поднес спичку мне. Это был великодушный жест, он означал, что вот они избили негритянку, но вовсе не собираются бить меня, если у меня хватит соображения держать язык за зубами.

- Да, сэр, спасибо, - пробормотал я.

Они ушли, а я присел на край ящика и глядел на залитый кровью пол, пока не истлела сигарета.

У хозяев был велосипед, и я развозил на нем покупки. Однажды, когда я возвращался в магазин с окраины, спустила шина и пришлось вести велосипед за руль, я шагал по горячей, пыльной дороге, обливаясь потом.

Возле меня притормозил автомобиль.

- Эй, парень, что там у тебя? - крикнул белый водитель.

Я объяснил, что велосипед не в порядке и я иду в город.

- Обидно, - сказал он. - Лезь на подножку.

Машина остановилась. Я встал на подножку и крепко взялся одной рукой за велосипедный руль, а другой за борт автомобиля.

- Ну что, порядок?