В воскресенье я не хотел идти в церковь. Дядя Кларк и тетя Джоди были поражены. Они не понимали, что, отказываясь идти в церковь, я на самом деле молил их разрешить мне спать в какой-нибудь другой комнате. Я остался дома один и весь день просидел на крыльце, не осмелился даже зайти в кухню поесть. Пить ходил на задний двор, где была колонка. Я дошел до полного отчаяния и вечером снова стал уговаривать дядю.
- Ну пожалуйста, разрешите мне спать на диване в гостиной, - умолял я.
- Тебе надо избавиться от этого страха, - сказал Дядя.
Тогда я решился попросить, чтобы меня отправили домой. Дядя Кларк потратил на меня столько денег, привез сюда, купил мне одежду и учебники, хотел мне помочь, я знаю, но все равно!
- Дядя Кларк, отправьте меня обратно в Джексон.
Он сидел, склонившись над маленьким столиком, но, услышав мои слова, выпрямился и удивленно посмотрел на меня.
- Тебе у нас плохо?
- Да, сэр, - признался я, думая, что вот сейчас меня поразит гром.
- Ты правда хочешь домой?
- Да, сэр.
- Дома тебе будет хуже, - сказал он. - Им и так не хватает денег, что вы будете есть?
- Я хочу быть там, где мама, - сказал я, надеясь убедить его.
- Наверно, это ты из-за комнаты?
- Да, сэр.
- Что ж, мы хотели как лучше, - вздохнул дядя. - Видно, не сумели. Если ты хочешь домой, езжай.
- Когда? - радостно спросил я.
- Когда начнутся каникулы.
- Нет, я хочу сейчас! - закричал я.
- Но ты же сорвешь свои занятия, - сказал дядя.
- Ну и что, пускай!
- Потом ох как будешь жалеть. Ты ни одного года толком не проучился.
- Я хочу домой, - сказал я.
- Давно?
- Давно, сэр.
- Сегодня же напишу бабушке, - сказал он, в изумлении глядя на меня.
Каждый день я спрашивал, пришел ли ответ от бабушки. Из-за бессонницы я проводил дни словно в горячечном безумном сне, мне было не до школы. Оценки мои становились все хуже, я перестал заниматься. Жил в страшном напряжении, считая минуты, оставшиеся до отъезда.
Как-то вечером, помогая тете Джоди по дому, я пошел к колонке принести ведро воды. Я был точно во сне, так устал, замучился, ноги еле меня держали. Я повесил ведро на кран и принялся качать воду, ведро соскользнуло, и мне залило и брюки, и носки, и башмаки.
- Сволочь проклятая, вшивое, сукино, ублюдочное ведро, - выругался я яростным шепотом.
- Ричард! - раздался изумленный крик тети Джоди где-то в темноте за моей спиной.
Я обернулся. На ступеньках заднего крыльца стояла тетя. Она двинулась ко мне.
- Что ты сказал, повтори!
- Ничего, - пробормотал я, виновато глядя себе под ноги.
- Повтори, что ты сказал! - требовала она.
Я не отвечал. Наклонился и поднял ведро. Она выхватила его у меня.
- Повтори, я тебе говорю!
Я стоял, понурив голову, и думал, действительно она хочет, чтобы я повторил свои ругательства, или просто стращает меня.
- Я сейчас все расскажу дяде, - сказала она наконец.
В эту минуту я ее возненавидел. Я считал, что, опустив голову и глядя в землю, я показал ей, что раскаиваюсь и прошу прощения, но она мою мольбу отвергла.
- Ну и рассказывайте, мне все равно, - сказал я.
Она подала мне ведро, я наполнил его водой и отнес в дом. Она шла за мной по пятам.
- Ричард, какой ты дурной, испорченный мальчик, - сказала она.
- Ну и пускай, мне все равно, - повторил я.
Я прошел мимо нее и сел на крыльцо. Я не хотел, чтобы она слышала, как я ругался, но раз уж так случилось и она меня не простила, будь что будет. Я уеду домой. Но где мой дом? Убегу от них, и все.
Дядя Кларк позвал меня в гостиную.
- Джоди говорит, ты нехорошо ругался.
- Да, сэр.
- Ты сознаешься?
- Да, сэр.
- Зачем ты ругался?
- Не знаю.
- Я тебя выпорю. Снимай рубашку.
Не говоря ни слова, я обнажил спину, и он отхлестал меня ремнем. Я стиснул зубы и не проронил ни звука.
- Будешь еще ругаться?
- Я хочу домой.
- Надевай рубашку.
Я повиновался.
- Я хочу домой, - снова повторил я.
- Твой дом здесь.
- Я хочу в Джексон.
- У тебя нет дома в Джексоне.
- Я хочу к маме.
- Хорошо. - Он смягчился. - Я отправлю тебя домой в субботу. - Он смотрел на меня с недоумением. - Где ты научился так ругаться?
Я смотрел да него и ничего не отвечал; в моей памяти замелькали одна за другой жалкие лачуги, в которых я жил, и от этого я чувствовал себя еще более чужим в этом доме. Как мог я объяснить ему, что ругаться я умел прежде, чем научился читать? Как мог я сказать ему, что в шесть лет я уже был пьяницей?
Когда утром в субботу он повел меня на вокзал, меня мучила вина, я не мог посмотреть ему в глаза. Он дал мне билет, и я поспешно поднялся в вагон. Поезд тронулся, я неловко помахал ему в окно на прощанье. Вот уже его больше не видно, и тут меня охватила слабость. Из глаз полились слезы. Я прислонился к спинке сиденья, закрыл глаза и проспал всю дорогу до Джексона.
Я обрадовался, увидев мать. Ей стало гораздо лучше, хотя она еще не поднималась с постели. Доктор советовал сделать вторую операцию, может, после нее она совсем поправится. Но я волновался - зачем еще одна операция? Я уже пережил столько несбывшихся надежд, что хотел оградить от разочарования мать. Все мои чувства подавлял теперь страх, и я их никому не открывал. Я уже начал понимать, что чувствую совсем не так, как другие, и старался никого не пускать себе в душу.
В школе я учиться не стал. Я играл один на заднем дворе, кидал резиновый мяч о забор, рисовал старым ножом в мягкой глине, читал книги, которые удавалось найти в доме. Я мечтал скорее вырасти и стать на ноги.
Из Картерса приехал дядя Эдвард и повез мать на операцию в Кларксдейл; в последнюю минуту я настоял, чтобы взяли и меня. Я быстро оделся, и мы отправились на вокзал. Всю дорогу я сидел мрачный, боясь поднять глаза на мать, мне хотелось вернуться и хотелось ехать с ними. Но вот и Кларксдейл, мы сели в такси и поехали к доктору. Мать держалась мужественно, улыбалась, шутила, но я знал, что она, как и я, боится операции. В приемной у доктора я вдруг с необыкновенной остротой осознал, что мать никогда больше не поправится. Наконец вышел доктор в белом халате, поздоровался со мной за руку, пригласил мать в кабинет. Дядя Эдвард ушел хлопотать насчет палаты и сиделки. Во мне что-то сломалось. Я ждал, ждал и ждал. Прошло несколько часов. Наконец в дверях появился доктор.