Больше я своего нового "дяди" не встречал, хотя каждое утро находил следы его пребывания в доме. Мы с братишкой были озадачены и без конца гадали, чем же занимается наш новый "дядя". Почему он всегда приходит к нам ночью? Почему говорит так тихо, чуть не шепотом? И где он берет деньги, чтобы покупать такие белоснежные воротнички и такие красивые синие костюмы? В довершение всего мать в один прекрасный день позвала нас к себе и строго-настрого запретила рассказывать кому-нибудь, что "дядя" у нас бывает, потому что "дядю" разыскивают.

- Кто разыскивает? - спросил я.

- Белые, - сказала мать.

В мое тело иголкой вошел страх. Откуда-то из неведомого на нас снова надвигалась белая угроза.

- Зачем он им нужен? - спросил я.

- Тебя это не касается.

- Что он сделал?

- Держи-ка ты лучше язык за зубами, а то белые и до тебя доберутся, пригрозила мне мать.

Видя, какое недоумение и страх вызывает у нас наш новый "дядя", мать сказала тете Мэгги - так мне, во всяком случае, показалось, - чтобы он купил наше доверие подарками, вот мы и будем молчать. Теперь каждое утро было похоже на рождество, проснувшись, мы мчались в кухню глядеть, что оставил нам на столе "дядя". Однажды он принес мне пуделя, щенка, я назвал его Бетси и уже не расставался с ним.

Как ни странно, "дядя" теперь приходил к нам днем, но все шторы в это время задергивались, и выходить на улицу, пока он у нас сидел, нам не разрешали. Я тысячу раз пытался выспросить у матери хоть что-нибудь о молчаливом ученом "дяде", но она неизменно отвечала:

- Не твоего это ума дело. Не приставай ко мне, беги играй.

Однажды ночью меня разбудил плач. Я встал, подошел на цыпочках к гостиной и заглянул в щелку. На полу возле окна сидел "дядя" и, приподняв угол шторы, всматривался в темноту. Мать торопливо укладывала маленький чемодан, склонившись над ним. Меня охватил страх. Неужели мать уезжает? Почему плачет тетя Мэгги? Неужели нас сейчас схватят белые?

- Скорей, скорей, - говорил "дядя", - а то не успеем.

- Господи, Мэгги, зачем ты едешь? - сказала мать. - Подумай хорошенько.

- Не лезь не в свое дело, - оборвал ее "дядя", по-прежнему всматриваясь в темноту за окном.

- Да что ты сделал-то? - спросила тетя Мэгги.

- Потом расскажу, - отмахнулся "дядя". - Надо скорей ноги уносить, они вот-вот нагрянут.

- Нет, ты сделал что-то ужасное, - прошептала тетя Мэгги, - иначе тебе не пришлось бы вот так убегать.

- Дом загорелся, - сказал "дядя". - Когда они увидят огонь, сразу поймут, чьих это рук дело.

- Это вы подожгли дом? - спросила мать.

- А что оставалось делать? - сердито буркнул "дядя". - Деньги я взял. Ее стукнул по голове, она потеряла сознание. Если бы ее нашли, она бы все рассказала, и мне крышка. Вот я и поджег.

- Да ведь она сгорит! - шепотом крикнула тетя Мэгги и зарыдала, закрыв лицо руками.

- Ничего не поделаешь, - сказал "дядя". - Выхода-то не было. Оставь я ее там, ее бы наверняка кто-нибудь нашел и сразу понял: стукнули. А так она сгорит, и все будет шито-крыто.

Меня переполнял страх. Да что же все-таки происходит? Неужели белые хотят схватить нас всех? Неужели мать решила бросить меня?

- Мама! - крикнул я и вбежал в комнату.

"Дядя" вскочил, в руке у него был револьвер, он навел его на меня. Я тупо глядел на револьвер, понимая, что вот сейчас я могу умереть.

- Ричард!.. - отчаянно прошептала мать.

- Ты уезжаешь?.. - заревел я.

Мать кинулась ко мне и ладонью зажала рот.

- Молчи, хочешь, чтоб нас убили? - прошипела она, тряся меня за плечи.

Я затих.

- А теперь иди спать, - приказала она.

- Но ведь ты уезжаешь, - сказал я.

- Никуда я не уезжаю.

- Нет, уезжаешь. Вон же чемодан! - И я опять заплакал.

- Сейчас же замолчи, - прошептала мать и в гневе так больно сжала мне руки, что я даже плакать перестал. - Все, марш в постель.

Она отвела меня в спальню, я лег и стал слушать шепот, шаги, скрип дверей в темноте, плач тети Мэгги. Наконец, раздался стук копыт, к дому подъехала коляска, и сейчас же по полу поволокли чемодан. Беззвучно плача, в комнату вошла тетя Мэгги, поцеловала меня, прошептала: "До свидания, Ричард". Потом поцеловала братишку, но он даже не проснулся. И вот ее нет.

Утром мать позвала меня в кухню и принялась внушать, чтобы я ни одной живой душе не проболтался о том, что видел и слышал: если белые когда-нибудь догадаются, что я знаю, они меня убьют.

- А что я такое знаю? - не удержавшись, спросил я.

- Неважно, - сказала она. - Все, что ты видел ночью, ты должен забыть.

- Но что же все-таки "дядя" сделал?

- Этого я тебе сказать не могу.

- Он кого-то убил? - робко предположил я.

- Если ты скажешь это при ком-нибудь, убьют тебя, - сказала мать.

Довод подействовал: теперь из меня до самой смерти никто и слова не вытянет. Через несколько дней к нам пришел какой-то высокий белый с блестящей звездой на груди и с револьвером на боку. Он долго разговаривал с матерью, но она в ответ твердила лишь одно:

- Да о чем вы говорите? Ничего не понимаю. Если хотите, можете обыскать дом.

Белый пристально посмотрел на нас с братишкой, но не сказал нам ни слова. Долго меня мучила загадка, что же все-таки такое сделал "дядя", но узнать это мне было не суждено - ни тогда, ни потом.

Уехала тетя Мэгги, мать одна зарабатывала мало и не могла прокормить нас; я целыми днями ходил голодный, от слабости у меня кружилась голова. Однажды голод так меня допек, что я решил продать пуделька Бетси и купить какой-нибудь еды. Бетси была маленькая, белая, пушистая и, когда я ее вымыл, вытер и расчесал, стала совсем как игрушечная собачка. Я взял ее на руки и первый раз в жизни пошел один в белые кварталы, где были такие широкие, чистые улицы и большие белые дома. Я ходил от одной двери к другой и звонил. Хозяева при виде меня сразу же закрывали дверь или говорили, чтобы я зашел со двора, но гордость мне не позволяла. Наконец, на звонок вышла молодая белая женщина и приветливо улыбнулась.

- Что тебе? - спросила она.

- Вы не хотите купить хорошенькую собачку?

- Покажи.

Она взяла собачку на руки, стала целовать и гладить.