"К открытию воздушного сообщения Москва - Нижний Новгород.

Все билеты в Нижний Новгород распроданы. Кроме перевозки пассажиров в Нижний будут доставляться московские газеты и почта. Приняты меры, дабы в случае вынужденного спуска в пути пассажиры смогли следовать на первом отходящем поезде в ту или другую сторону (бесплатно). Доставка пассажиров в Нижний производится на автомобиле за незначительную плату (3 - 5 миллионов рублей). Спуск пассажиров в Нижнем и посадка пассажиров будет производиться в Канавине, у дер. Ратманиха, а в Москве - на Ходынке".

Современного читателя ошеломит астрономическая сумма, приведенная газетой (3 - 5 миллионов рублей). Но напомню, что в те времена коробка спичек стоила 20 тысяч рублей, а плохонький обед в столовой обходился в полмиллиона...

Газеты подробно описывали первый рейс на этой первой у нас пассажирской авиалинии. Пилот Я. Н. Моисеев с двумя пассажирами на борту три с половиной часа вел машину на высоте 250 метров без связи с землей (радио на самолетах не было), ориентируясь лишь по рекам и железной дороге. Курсировали на линии Москва - Нижний Новгород первые советские пассажирские самолеты АК-1 (Александров - Калинин). И в первую навигацию было перевезено 229 человек. С этого мы начинали. А сейчас самолетами Аэрофлота перевозится около ста миллионов пассажиров в год!

Самые большие испытания нам выпадали зимой. На морозе наши "подбитые ветром" куртки грели мало. Мечтой каждого было раздобыть "романовский" полушубок и фетровые бурки (они полагались лишь летчикам-инструкторам). Пальцы прилипали к промерзшему металлу, моторы никак не хотели заводиться. А на высоте было еще холоднее. Не спасали ни подшлемники, ни ватные фуфайки, ни валенки, в которые облачались учлеты. Посадит парень самолет и скорее начинает оттирать побелевшие щеки.

Чтобы уберечь людей от обморожения, при температуре ниже 25 градусов полеты запрещались. Да их попросту невозможно было проводить. Касторовое масло, которое по-прежнему служило смазкой двигателей, так загустевало, что и втроем не под силу было повернуть пропеллер.

В морозный январский вечер, когда по опустевшему аэродрому яростно крутила поземка, до нас донеслась скорбная весть: умер Владимир Ильич Ленин.

Все, кто был на аэродроме, собрались в штабе летного отделения - двух соединенных вместе ящиках, в которых доставлялись с завода самолеты. Тогда было высказано предложение: во время похорон вождя пролететь эскадрильей над городом. Наступила тишина. Мы с начальником и комиссаром школы тревожно вглядывались в лица людей. Большинство собравшихся были беспартийные. Но летчики и мотористы единогласно поддержали предложение.

В работу включился весь личный состав школы. Одни лопатами выравнивали сугробы на взлетной полосе, другие в ведрах грели на кострах масло. Тогда на аэродромах не знали никакой механизации. Масло, нагретое до кипения, с помощью воронок заливали в двигатели, бензин носили в бидонах. В назначенный час самолеты поднялись в воздух. В кабине каждого за оледенелыми козырьками сидели летчик и моторист. На расчалках крыльев - траурные флаги. Строго выдерживая строй, аэропланы низко пронеслись над городом, который, как и вся страна, отдавал последние почести любимому вождю.

Объятые скорбью, советские люди над гробом Ильича клялись продолжить и довести до конца начатое им дело. Тысячи энтузиастов изъявили желание вступить в партию. Наша партийная организация в дни ленинского призыва выросла в несколько раз. Горжусь, что и я - коммунист ленинского призыва.

Люди в школе сменялись. Закончив курс обучения, уходили в большую жизнь вчерашние учлеты. Получив повышение по службе, прощались с нами и многие инструкторы-летчики. А я все оставался на своем беспокойном посту. Только хлопот добавлялось: все больше прибывало новых самолетов, росла комсомольская организация, ставя перед секретарем бюро новые задачи, а тут еще избрали членом уездного, затем губернского комитетов комсомола.

В 1925 году страна следила за перелетом шести советских самолетов по маршруту Москва - Улан-Удэ - Пекин дальностью 7000 километров. В газетах мелькали броские заголовки: "Наш пилот, наш самолет, наш мотор - от Москвы до Китая через Улан-Батор". 29 дней длился перелет. До места назначения долетели 5 самолетов. Шестой - немецкой конструкции - потерпел аварию на последнем этапе.

Это была большая победа. Участники перелета были награждены орденами. К нам в школу как-то заглянул мой однокашник по петроградским курсам В. П. Кузнецов, тоже участвовавший в перелете.

- Хочешь посмотреть мой орден? - отвинтил он от гимнастерки орден Красного Знамени.

- Счастливчик,- только и мог я сказать.

Василий улыбнулся:

- Не горюй. И ты заработаешь, да, может, еще и не один орден. А совет тебе: не задерживайся на тамбовских хлебах, поступай в академию. Меня уже приняли. Только смотри, не женись пока. Обзаведешься семьей - на учебу времени не хватит.

Про академию сказал мне и начальник Военно-Воздушных Сил Петр Ионович Баранов. Он зачастил к нам в училище. Одной из причин этого были аварии. Новые самолеты, новые моторы только осваивались и в недостаточно умелых руках нередко отказывали. Вот тогда и показывался на летном поле высокий статный военный в очень длинной кавалерийской шинели. Рассматривая поломанный самолет, он всегда выслушивал мнения о причинах аварии. Не обходилось без споров. Баранов слушал, потом обращался ко мне:

- Ну-тес, а как ты думаешь, инженер?

В школе был всего один-единственный дипломированный инженер, да и того командировали в только что созданный испытательный институт ВВС. Теперь за него оставался я, "красный техник-механик".

Начинаю объяснять, как все случилось с покалеченным самолетом. Баранов перебивает:

- Ну-тес, все эти подробности я знаю. Ты мне прямо скажи, кто виноват: человек или техника? Если человек - значит, плохо еще мы учим наших летчиков и мотористов. Если техника - надо сразу же делать выводы нашим конструкторам и заводам. Самолетов-то строим все больше, наша с вами задача, чтобы были они хорошими и надежными.

Как-то он задержал меня:

- Слушай, инженер, пора тебе в академию. Хвалят тебя: стараешься ты, а знаний не хватает. Сам чувствуешь, наверное. Машины-то вон какие пошли. Раньше кроме указателя скорости да альтиметра на колене летчика и приборов не было, а теперь от циферблатов глаза разбегаются. Я сам хочу вместо отпуска махнуть в Качинскую школу да пройти ускоренный курс пилотской науки. А тебе сам бог велел учиться - молодой, силы девать некуда. Ну-тес, возьми, почитай на досуге.

Документ, который он мне оставил, был программой вступительных экзаменов в академию Воздушного флота имени Н. Е. Жуковского. Глянул я - и оторопел. Двадцать экзаменов! Казалось, в жизнь такое не осилить. И все же засел за книги. Занимался в основном по ночам. Помогали преподаватели школы. Почти каждый день я подходил то к одному, то к другому из них с заранее набросанным вопросником, который составлял при зубрежке учебников. Одни отвечали сразу. Другие предлагали: зайдите после занятий, этого без чертежа не понять. Много времени мне уделил комиссар школы. В конце концов он сказал:

- Ладно, иди на медицинскую комиссию. Если не придерется, напишем тебе направление.

И вдруг окружная медицинская комиссия начисто забраковала меня. Невроз сердца!

Возвращался в школу пришибленный.

- Что с тобой? - спросил комиссар.- Сам-то болячек не чувствуешь?

- Да здоров я!

- Не вешай носа. Попробуем к высшему медицинскому начальству апеллировать.

Еду в медицинское управление. Два симпатичных белых старичка ощупали меня, прослушали, полюбовались моим загаром.

- На каком пляже вы так зажарились?

- На реке Вороне.

- Где это?

- Возле Борисоглебска. Там наш аэродром.

Старички посовещались. Потом, по-видимому, старший спросил:

- А экзамены надеетесь сдать?

- Безусловно! - заверил я.