Заинтригованные, они брели по каким-то улочкам, а он время от времени оборачивался и, подняв палец, шептал: «Это тайна!» – и давился от смеха. Потом он, с трудом переводя дыхание, поднимался на шестой этаж старого дома на улице Дуэ и останавливался. «Она более знаменита, чем президент республики!» – заявлял он и стучался в дверь мансарды.

Дверь отворялась, и женщина неопределенного возраста, с испитым лицом впускала посетителей в свою трущобу. Кто же она, эта нищенка, которой Лотрек приносил конфеты? Кто эта несчастная, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что ходила по террасам кафе на площади Пигаль с обезьяной, танцевавшей под ее гитару? Ла Глю. А кто такая Ла Глю? А Ла Глю – Викторина Меран, бывшая натурщица. Тридцать лет назад она позировала Мане для его «Олимпии».

Иногда Лотрек вел своих приятелей к графу Лантурну де Сен-Жермен, типично бальзаковскому герою, старому аристократу, который коллекционировал часы XVIII века и показывал их, осторожно вынимая из ваты, а потом так же тщательно укутывал их в нее.

Лотрек повизгивал от удовольствия.

Жадное, ненасытное любопытство. Способность всем восхищаться, желание все испытать, взять от жизни как можно больше.

распевал он во все горло.

Несмотря на то что он много пил – а ведь вино в большом количестве отбивает аппетит, – он по-прежнему любил вкусно поесть. Но теперь его уже не удовлетворяли даже самые изысканные блюда; все приелось, и он выискивал сложные, замысловатые рецепты. Он знал все рестораны Парижа, изучил, какой из них чем славится, обожал готовить сам, находил время придумывать новые кушанья, любил, заказывая ужин, подбирать – и с каким вкусом! – вина к каждому блюду. Кухня, как и живопись, – искусство, и Лотрек относился к ней с таким же рвением.

Иногда и здесь проявлялась его любовь к озорству. Увидев однажды в «Новом цирке» номер, где негр боксировал с кенгуру, он вбил себе в голову, что обязательно пригласит друзей на жаркое из кенгуру. И пригласил: был подан барашек с острова Уэссан, украшенный коровьим хвостом, с приделанным на животе подобием кармана, в котором лежала мышь. А чтобы гости не пили воды, он напустил в графины золотых рыбок.

Лотрек развлекался. Но когда же он спал?

На рассвете, когда на пустынных улицах уже появлялись спешившие на работу люди, Лотрек, выпив последний стакан вина, решался наконец сесть на извозчика. Случалось частенько, что по дороге он засыпал и кучер, по доброте душевной, будил его, когда они доезжали до дома, но тут же раскаивался, так как Лотрек, взбешенный тем, что прервали его сон, грубо просил кучера «не вмешиваться не в свое дело» и, устроившись поудобнее, снова засыпал.

Экипаж стоял, лошадь время от времени стучала копытами по мостовой, каждые четверть часа били часы на церквах. Занималась заря. Лотрек наконец поднимал голову, осматривался. Ага, он у своего дома. Подняться к себе? Ну, нет. Поехали, Кокотка! Хватит спать! И Лотрек называл кучеру адрес типографии Анкура.

В типографии уже привыкли к этим ранним визитам художника. Случалось, что он появлялся там еще до начала рабочего дня. Выпив в ближайшем кабачке стаканчик белого вина или рюмку выдержанного коньяка (а иногда того и другого), художник приходил в цех, здоровался с литографами, шутил и, засучив рукава, во фраке взбирался на табурет, протирал стекла пенсне, надвигал на лоб шляпу и склонялся над литографским камнем.

Иногда он начинал рисовать что-нибудь новое, иногда подправлял готовый уже камень, орудуя зубной щеткой, которую теперь всегда носил в кармане. Совершенно покоренный литографией, сразу же оценив, какие широкие возможности она дает, уловив ее специфику, Лотрек занялся ею с огромным увлечением. Он подолгу обдумывал каждый рисунок, вкладывая в работу много страсти, следил за всеми этапами производства, помогал рабочим, выбирал бумагу, краски, сам тщательно проверял первые оттиски и весь тираж, проявляя при этом большую требовательность. Твердо зная, чего он добивается, он рвал оттиски, если они его не удовлетворяли, подписывал и пронумеровывал остальные и уничтожал камень, как только тираж был готов.

За последние месяцы прошлого года Лотрек подружился с актером Анри-Габриелем Ибельсом, большим любителем литографии и кафешантанов. Ибельс и Лотрек были словно созданы друг для друга. Лотрека приводили в восторг шутки Ибельса, язвительное остроумие и изобретательность, которую тот проявлял, чтобы добыть немного денег. Именно с этой целью Ибельс решил потребовать от Жоржа Онде, издателя музыкальных произведений, чтобы его песни иллюстрировали не ремесленники, а настоящие художники.

И добился своего.

Онде жил в том же доме, где помещалась типография Анкура. Он издавал произведения не только Теодора Ботреля или Ксанрофа, но и Дезире Дио. Ибельс познакомил с Онде Лотрека, и тот был рад, что сможет своим искусством помочь Дио. Как раз в это время Дио написал музыку к «Старым историям» Жана Гудецкого. Лотрека потешали эти наивные «слюнявые» романсы, и он забавлялся, рисуя обложки к некоторым из них: «Твои уста», «Бессонная ночь», «Тебе!». До выпуска тиража нот делалось сто оттисков литографий Лотрека, которые продавал Клейман, издатель эстампов.

Лотрек никогда не отказывался от заказов. Его литографии выходили одна за другой. Для банкета Независимых он сделал на камне меню, изобразив там Монмартрскую модистку Рене Вер в ее лавке. Для этой самой Рене Вер, которая вскоре (в сентябре 1893 года) вышла замуж за Адольфа Альбера, Лотрек ради развлечения иногда рисовал модели шляпок[114].

Меню для Независимых – безусловно знак признательности Лотрека своему дорогому Додо, как он нежно называл Адольфа Альбера, секретаря Общества французских художников-граверов, при содействии которого Лотрека пригласили на их пятую выставку, состоявшуюся в апреле. Лотрек там показал двенадцать произведений графики, что уже свидетельствует о его большой продуктивности. Но это было не все. Он еще работал над семью иллюстрациями к статье Жеффруа «Рестораны и кафешантаны на Елисейских полях», вместе с Ибельсом принимал участие в альбоме «Оригинальный эстамп», который вышел в июле. Этот альбом, посвященный кафешантанам, содержал двадцать две черно-белые литографии. Предисловие к нему было написано Жоржем Монторгеем.

Работая над этими литографиями, Лотрек с Ибельсом бродили по увеселительным заведениям: «Пти-казино», «Скала» на Страсбурском бульваре или «Амбассадер», куда публика ходила специально, чтобы «пошуметь». Поработав в мастерской или же у кого-нибудь на квартире над холстом (он уверял, что за портретом отдыхает, а если так, то отдыхал он много, ибо писал портрет за портретом – своего кузена Луи Паскаля, изобразив его щеголем, некоего Буало за столиком в кафе, директора плакатной фирмы Делапорта, сидящим в небрежной позе в «Жарден де Пари», Ибельса, светскую даму – мадам де Горцикову), он отправлялся в кафешантаны, где наблюдал и рисовал певиц, комиков, куплетистов: Полу Бребьон, которая, кривляясь и сюсюкая, пела солдатские песни; Эдме Леско – она одевалась испанкой, когда исполняла «Хабанеру», англичанкой, когда пела «Лингалинг», и горной пастушкой, когда исполняла тирольские песни; мадам Абдалу, славившуюся своими гримасами, безобразно худую, уродливую женщину (она, когда пела, подмигивала, высовывала язык и оттопыривала губы); толстяка Кодье (Монторгей говорил о нем: «Он по крайней мере сыт и не будет приставать к вам во время ужина»), который вызывал восторг у посетителей «Пти-казино» своей песенкой:

Насытившись зрелищем, рассовав по карманам рисунки, Лотрек отправлялся бродить по улицам, переходя из кабака в кабак, выпивая то стакан портвейна, то смесь джина с вермутом («Пол-литровая кружка: джин с вермутом пополам. И тогда можно совсем не опасаться за голову. Вермут нейтрализует действие джина», – утверждал Лотрек), то рюмку коньяка или абсента («Еще рюмочку?» – «Вы же видите, что я уже пьян!» «Нет, не вижу, – отвечал Лотрек, – потому что я и сам пьян»). Наконец закрывался последний кабак. Лотрек садился на извозчика и засыпал. Храпя и причмокивая, он спал часа два, потом, стряхнув с себя сон, приказывал кучеру ехать в типографию Анкура, в ближайшем бистро подкреплялся одной-двумя рюмками спиртного и снова становился бодр и свеж. Опять слышался стук его палки, его смех и шутки. Он брал свои камни и уверенно, с поразительной сноровкой, рисовал на них портреты тех, кто привлек в кабаках его внимание. Их он выбрал для своих одиннадцати литографий альбома «Кафешантан». Были среди них, конечно, и Джейн Авриль и Брюан. Были даже Дюкар, хозяин «Амбассадер», и Иветт Гильбер, которой он пренебрег в прошлом году на плакате, посвященном «Японскому дивану». Теперь она нравилась ему все больше и больше…