* * *
Недисциплинированность майора Вейта привела во второй половине дня 30 марта к весьма критическому положению. Все тогда зависело от упорства ослабленных подразделений 3-й бригады, от того, удастся ли им удержать господствующие высоты 828 и 915. Потерять эти высоты означало бы лишиться условия для расширения прорыва фашистской обороны в районе Липтовски-Микулаша.
Противник предпринял против левого фланга 3-й бригады пять настойчивых атак при поддержке танков, самоходных орудий и огня всей своей артиллерии, но захватить высоты не смог. Наши раненые бойцы отказывались от эвакуации в тыл и продолжали сражаться. В этом ярко проявились высокие политико-моральные качества молодого пополнения, только что прошедшего курс боевой подготовки. Заслуга в удержании занятых позиций принадлежит и артиллеристам 3-й бригады. Тут, на заболоченной почве, отлично зарекомендовали себя воловьи упряжки, полученные от местных жителей, как неоценимое средство тяги артиллерии и боеприпасов. В районе деревни Яловец, по которой противник намеревался нанести удар, благодаря нашим четвероногим работягам удалось сосредоточить две батареи 76-мм противотанковых пушек и три батареи 120-мм минометов. Помимо этого, восточнее деревни огневые позиции занял взвод 122-мм гаубиц для ведения стрельбы прямой наводкой. Однако решающие бои за Яловец, определившие судьбу 3-й бригады, развернулись лишь на следующий день.
Ночь на 31 марта прошла в напряженном ожидании. Утром противник предпринял контратаки на высоты 823 и 915, но у меня сложилось впечатление, что это был лишь обманный маневр, чтобы отвлечь наши резервы от Яловеца на самый край западного фланга вклинившейся бригады. И действительно, после 17 часов разгорелся тяжелый бой за Яловец. Сначала на деревню был обрушен сильный артиллерийский налет, затем в атаку пошли пехота и самоходные орудия при поддержке огня противотанковой и зенитной артиллерии. Некоторых наших солдат охватила паника, и они бросились бежать. В этой крайне критической ситуации расчеты противотанковых пушек 4-го артиллерийского полка под командованием штабс-капитана Главатого сохранили самообладание и точным огнем с хорошо замаскированных позиций на расстоянии до 700 метров уничтожили технику атакующих. Оставшиеся у врага две самоходки с пехотой, понесшей в результате нашего минометного огня тяжелые потери, поспешно отступили. Это был большой успех. Он предвещал конец злоключениям 1-го чехословацкого корпуса.
В ночь на 1 апреля мы перегруппировали свои силы, но в течение суток (кроме двух ожесточенных ночных атак) боев уже не было. Контратака против северного выступа 3-й бригады, предпринятая после полуночи 2 апреля, была легко отбита. 3 апреля наши части находились в постоянной готовности для решительного удара по обороне противника. На следующую ночь враг отвел главные силы вдоль долины через Ружомберок к Большой Фатре.
Позже для меня настала тяжелая пора: против меня ополчились некоторые работники штаба корпуса. Я не знал, что делать. Раньше не приходилось этого испытывать. Пошли разговоры, в мою сторону метались отравленные стрелы. Все это было непонятно. Вдруг оказалось, что все я делаю плохо. Был случай, когда я с целью преследования противника огнем с дальних дистанций подтянул тяжелый корпусной артиллерийский полк близко к боевым порядкам пехоты. Сказали, что это плохо, рискованно, непродуманно, что это - ошибка, достойная осуждения. Мой авторитет сразу упал. Я чувствовал, что решение этих вопросов принадлежит другим. Все мои попытки сохранить корректные отношения оказались тщетными. На создавшееся положение обратил внимание офицер связи при корпусе полковник Советской Армии Роганов. "Оставьте его в покое, - сказал он, - он поступает правильно". Мне стало легче на душе, но ненадолго. Потом я вспомнил, что меня может понять лишь один человек, и стал искать с ним встречи.
5 апреля из Кошице на фронт прибыл генерал Свобода, назначенный министром национальной обороны. Он приветствовал меня характерным только для него жестом. Когда я решил все объяснить, Свобода слегка похлопал меня по плечу, и я понял, что он уже знаком со всей этой скверной историей.
- Я знаю тебя, - сказал Свобода, терпеливо выслушав мой рассказ, и, улыбнувшись, крепко пожал мне руку. У меня стало легко на душе.
Послесловие к боям под Липтовски-Микулашем
Почему бои под Липтовски-Микулашем оказались такими тяжелыми?
Чехословацкий армейский корпус сформировался в СССР с самого начала как добровольческое соединение с высоким уровнем дисциплины и морального духа и с честью прошел через все испытания. После боев на Дукле корпус пополнялся прямо на ходу, без необходимого сколачивания, вновь призванными в армию старыми резервистами и молодыми бойцами. Перед чехословацким командованием встала серьезная задача, так как уже первые февральские атаки, предпринятые с марша, показали, что солдаты нового пополнения еще не слились с основным ядром. Героизм обстрелянных в боях воинов не находил поддержки у новобранцев, в душе которых еще не вспыхнул огонь ненависти к врагу, к фашистским зверствам.
В начале марта наши безуспешные атаки создали новые проблемы. Если в январе молодые солдаты втягивались в трудности фронтовой жизни в ходе преследования противника от Ондавы к Липтовскн-Микулашу и изъяны в их обучении и воспитании можно было постепенно устранить в период февральских оборонительных боев, то мартовское пополнение такого преимущества не имело. Убитых в первые же дни тяжелейших боев опытных солдат и офицеров тут же заменяли молодыми. Еще труднее было работать с пополнением, непрерывно поступавшим в учебные подразделения.
Часть мобилизованных была в политическом отношении отсталой. Этому не стоит удивляться, поскольку в армию попадали не только антифашисты. Некоторые из новобранцев с трудом привыкали к мысли, что их призвали в армию и теперь они расстались с безопасной жизнью, когда можно было надеяться целым и невредимым переждать войну. Среди них были и такие, кто вообще впервые взял в руки оружие и не знал, как с ним обращаться. Все это, естественно, отрицательно сказывалось на боеспособности пехотных батальонов. Встретившись с опытным и упорным противником, такие солдаты не всегда оказывались на высоте.
Если мартовские наступательные бои характеризовались невиданной ожесточенностью, то предшествовавшие им февральские оборонительные бои отличались необычайным спокойствием по обе стороны линии фронта. В то время корпус усиленно готовился к прорыву немецкой обороны. В центре внимания частей было форсированное обучение прибывшего пополнения; продолжительность обучения зависела от потребностей корпуса. В дни самых тяжелых боев кое-как обученных солдат быстро отправляли на фронт. Срок их обучения сокращался до самого крайнего (двенадцатидневного) предела. Такого срока было, конечно, мало для хорошей подготовки солдат к бою. Чтобы повысить уровень боевой выучки войск, командир корпуса приказал организовать во всех частях 44-часовые дополнительные занятия, в заключение которых провести на уровне корпуса командно-штабное учение "Прорыв переднего края обороны противника с последующим боем в глубине". Все части корпуса настойчиво готовились к схватке с врагом, но он тоже не дремал и совершенствовал свою оборону.
Неудачные боевые действия в немалой степени объяснялись и плохой разведкой. Корпус никак не мог взять пленного, пусть даже малозначащего, лишь бы он принес какую-нибудь пользу. Каждую ночь на различных участках фронта высылались дозоры, устраивались засады и предпринимались вылазки, но все оказывалось без толку: фашисты в плен не попадались. Напрасно погибали отважные дуклинские и другие разведчики под огнем врага, когда они ночь за ночью шли к окопам противника: "языка" взять не удавалось. Всего с 19 по 28 февраля с этой целого было осуществлено 37 вылазок разведчиков, и лишь одна увенчалась успехом. Почти 100 попыток взять пленного было предпринято в феврале. Мы потеряли своих людей, но результатов - никаких. Начальник штаба корпуса, выведенный этими провалами из себя, сам выезжал по ночам в батальоны, чтобы на месте проверить, как выполняются приказы командующего армией и командира корпуса о захвате пленного.