Иржи Гроуда руководил ударной группой, которую создали из специально отобранных солдат с задачей ликвидировать не уничтоженные артиллерией доты противника. Когда Гроуду ранило, я приказал отнести его в медсанбат. Он получил тяжелое ранение. Во время атаки Иржи наступил на одну из противопехотных мин, другая взорвалась под ним, когда он упал. Так погиб Иржи Гроуда. Я потерял одного из самых мужественных и активных командиров батальона. Своей неисчерпаемой энергией и боевитостью он не раз поднимал в атаку бойцов батальона. Когда его уносили на плащ-палатке, взгляд его был полон доверия и спокойствия. Я ему сказал, что он был одним из лучших бойцов в бою за Безымянную и что теперь мы ее уже никогда не отдадим.
Сразу же после взятия высоты я собрал солдат, которые были поблизости, и с их согласия присвоил высоте имя только что павшего героя. Безымянная стала Гроудовой горой. Мы отдали честь погибшим. Я предложил, чтобы наши картографы вписали название славной горы в карты в память о тех, кто сложил здесь голову.
Капитан Полда Кунцл сыграл в бою за Безымянную тоже очень большую роль. Бесстрашный, самоотверженный, он умел поднимать людей, и можно считать чудом, что он выбрался из этого пекла только с простреленной рукой. Я никогда не видел, чтобы он спал. Он был для меня неоценимым помощником, без него я вряд ли бы обошелся в самые тяжелые минуты боя.
Благодаря артиллеристам мы сравнительно быстро взяли высоту и понесли небольшие потери. Точным огнем артиллеристы разметали укрепления противника н окопы, заблокировали резервам подходы к полю боя, но больше всего они помогли в подавлении минометных батарей и орудий. Твои артиллеристы хорошо поддержали наступление. Правда, одно время, когда удар наносился по передней линии обороны, снаряды падали совсем недалеко от нас. По радио мы подкорректировали их огонь, и мои бойцы после сигнала о перенесении стрельбы пошли в атаку..."
Вот что вспомнил генерал Седлачек. Капитан Кунцл тоже рассказал мне об обстоятельствах героической гибели подпоручика Гроуды:
"Во время боя я крикнул Седлачеку и Баланде и выстрелил зеленую ракету. Кругом - громовые удары. Перед нами взлетают вверх камни, снаряды рвут кроны деревьев, уже и так почти совсем оборванные. Болото дымится. Выстреливаю красную ракету и кричу: "Вперед!" Зеленую ракету пускать уже не надо, так как начальник артиллерии корпуса, увидев наши поредевшие цепи, перенес огонь орудий вперед, и теперь они бьют с регулярностью большого кузнечного молота. Я не могу сказать, сколько раз этот тяжкий молот упал на гитлеровцев и была ли дырка в моей шинели - результат вражеской стрельбы или нашей. Да, опасность поражения своих людей была, но противник перед нами находился сильный, и потому необходимо было наносить ему удар за ударом, чтобы обеспечить успех нашей атаке. До фашистских окопов - короткое расстояние. Я опять поднимаюсь в атаку: "За Нойшлесса, за Юрека, за всех наших ребят, вперед!" Кричу, зову и не знаю, слышит ли меня кто, но вижу главное - за мной бегут, мы бьем фашистов!..
Во время последней атаки, когда стало уже ясно, что победа в наших руках, я встретил солдат, которые несли Гроуду. Он наступил на мину. Гроуда - на плащ-палатке, посиневший, прикрытый по пояс. С трудом он выдавил из себя: "Пан капитан, пить..." Вечером, накануне этого наступления командир корпуса прислал нам сигареты и две бутылки коньяка. Мы их оставили, чтобы праздновать взятие Безымянной. Я подал Гроуде бутылку, но сказать "на здоровье" у меня не хватило духу. Он открыл глаза, сделал несколько глотков и чуть слышно прошептал: "Прощайте..." И не договорил. Гроуда был лучшим офицером ударной группировки. Даже после стольких изнурительных атак, контратак и отступлений он оставался по-прежнему энергичным и волевым. Гора Безымянная по праву должна носить его имя...
Поручик Нойшлесс погиб 23 ноября, - продолжал свой рассказ Кунцл. Гитлеровцы учинили над ним жестокую расправу. Мы его нашли после последней, четвертой атаки.
Фашисты сняли с него всю одежду. Нойшлесс в пылу сражения слишком далеко вырвался вперед, а когда заметил, что один, было уже поздно...
Надпоручик Юрек прибыл на фронт, под Безымянную, 20 ноября, а спустя три дня погиб. "В случае моей гибели пошлите жене документы и фотографию", - накануне боя сказал Юрек..."
Летом 1965 года я посетил район дуклинских боев. Мне хотелось вспомнить о своих сослуживцах - о тех, кто остался жив, и о тех, кто погиб. Меня тянуло на Обшар и на Гроудову гору. По пути из Праги в Свидник я продумал план поездки. "А мины? - неожиданно пришло мне в голову. - Ведь там, даже спустя двадцать один год, могут оставаться мины!.. На Обшаре и Безымянной были только противопехотные мины, деревянные, так что они давно сгнили!" - успокоил я себя. Однако председатель национального комитета в Нижнем Комарнике заверил меня в другом, сказав, что в отдаленных местах все еще бывают несчастные случаи в результате взрывов старых мин. Так что детонаторы в сгнивших минных коробках по сей день опасны. Никто из местных жителей не решился сопровождать меня в отдаленный район Гроудовой горы. И я отправился один. Осторожно, как на иголках, поднимался я по склону горы с комарницкой стороны. Но что толку осторожничать, когда я в любой момент мог наступить на сгнившую коробочку со взрывателем? Да к тому же, если что и случится, что я сделаю один?..
Я продирался сквозь зеленые джунгли вверх. Почти на самой вершине я увидел два человеческих черепа, один из них был пробит, вероятно, осколком. Вокруг разбросаны кости. Это было все, что осталось от тех, кто погиб здесь в боях. Здесь же валялись неразорвавшиеся мины калибром 52 мм, пулеметные ленты и прочее вооружение. Вероятно, сюда с конца войны не ступала нога человека, хотя деревня располагалась у самого склона. Переломанные и вывороченные когда-то с корнем деревья уже сгнили, а на смену им поднялись почти непроходимые заросли нового поколения деревьев.
Из чувства сострадания к павшим и уважения к живым, в назидание тем, кто придет после нас, написал я эту невыдуманную историю о последней атаке, которая завершила Карпатско-Дуклинскую операцию. Так закончился один из многих боевых эпизодов, когда от героизма отдельных бойцов или маленьких групп зависел успех батальона, бригады, корпуса.
Смерть героя
Небо нахмурилось, пошел мелкий снежок. Подпоручик Парма быстро сбежал по склону лесистого холма и, остановившись у края леса, по привычке внимательно осмотрел местность. Прямо перед ним росло несколько деревьев, а дальше виднелось голое снежное поле. На том месте, где стоял офицер, склон был некрутой, но чуть ниже он переходил в обрыв, за которым темнела полоса хвойного леса. Вправо и влево поднимались поросшие лесом высоты, а за ними сквозь заснеженную мглу ноябрьского утра проступали неясные контуры невысокого горного хребта.
Парма детально разглядывал местность, напряженно прислушиваясь к редким выстрелам, доносившимся снизу, из долины, от Миролье, но ни своих солдат, ни противника он не увидел.
"Теперь их не догонишь", - подумал Парма, спускаясь к дереву на краю опушки. Был он высок ростом и статен, лицо его взмокло от пота, грудь часто вздымалась от тяжелого дыхания. Парма приставил автомат к стволу дерева, снял пистолет с ремнем и расстегнул пуговицы шинели и кителя. Затем повернулся лицом в сторону запада. В эту минуту он не думал о чем-то определенном.
В его душе еще не улеглось возбуждение от недавнего боя. Впрочем, о разыгравшейся тут драме еще напоминал едкий сладковатый запах, окутавший высоту. Увлеченный новыми далями, открывшимися перед ним после взятия высоты, Парма глубоко, с наслаждением вдыхал свежий воздух от лесистых холмов. И только теперь до его сознания дошло, что высота молчит. Упорно молчит. Это показалось вдруг настолько неестественным и непонятным, что у него появилось тревожное чувство нереальности всего происходящего.
Снегопад усилился. Снежные хлопья липли к бровям, покрывали волосы и грубую ткань шинели. Островки побуревшей хвои и опавших листьев становились все белее. Внезапно вспомнилось о том, с какой радостью и волнением он ждал всегда в детстве наступления зимы и первого снега. Тогда его, бывало, охватывало чувство какой-то беспечности, и он, беззаботный мальчишка, от души веселился. Вот и сейчас ему было хорошо и приятно, как в те далекие годы, когда он спозаранку видел за окном первые сугробы свежевыпавшего снега.