Военное положение Советского Союза ухудшалось. Возникала прямая угроза того, что противник дойдет до Волги и Кубани и захватит все коммуникации, ведущие на Кавказ, вместе с важнейшей экономической областью СССР. И теперь, в период наивысшей опасности, было самое время открыть второй, западный, фронт. Свой комплексный доклад об оборонительной системе вермахта на западе я закончил такой фразой: "Сейчас создались наиболее благоприятные условия для осуществления вторжения в Европу через пролив Ла-Манш". Аргументы в пользу этого были у меня налицо. Однако второй фронт не был открыт в 1942 году, и гигантское бремя борьбы с гитлеровцами полностью легло на плечи героически сражавшегося народа великой Страны Советов. Почему же? Ведь 11 ноября оказалось возможным послать вокруг Франции большой десантный флот к отдаленным берегам Африки, и союзнические войска, продвигаясь черепашьим шагом, без стратегического воздействия на события на восточном фронте уже приближались к югу Италии? Вторжение во Францию через обескровленный западный вал тоже лежало в пределах реальных возможностей, тем более что обстановка в 1942 году обещала величайшие выгоды.

3 октября 1942 года И. В. Сталин в ответах на вопросы московского представителя агентства Ассошиейтед Пресс Генри Кассиди напомнил союзникам, что они должны полностью и своевременно выполнить свои обязательства по открытию второго фронта. В тот период были в полном разгаре приготовления союзников к захвату североафриканских берегов. Североафриканских! И это тогда, когда положение немецкой обороны западного вала резко ухудшалось!..

Вскоре после окончания войны я был на приеме в Кремле, в Георгиевском зале, вместе с министром национальной обороны генералом Людвиком Свободой. Когда И. В. Сталин поднял бокал и, глядя на нас, сказал: "Наздар!", я вспомнил в ту минуту свои тщетные усилия ускорить открытие второго фронта в помощь советскому народу и слова советского военного атташе в Лондоне, которыми он их оценил. Прием, устроенный правительством Советского Союза в честь победы, проходил 25 мая 1945 года.

Пиккадилли вмешивается

Осенью 1942 года на восточном фронте начались упорные бои за подступы к Сталинграду, в октябре тяжелые бои шли уже в самом городе и в непосредственной близости от него. В это время советское командование готовило контрнаступление в районе Сталинграда. 19 ноября войска Сталинградского, Донского и Юго-Западного фронтов перешли в наступление, которое 2 февраля 1943 года завершилось окружением и уничтожением 6-й армии фельдмаршала Паулюса. Поражение под Сталинградом переросло в катастрофу огромных стратегических масштабов. Гитлеровские войска утратили наступательные возможности, соотношение сил стало меняться в пользу Советского Союза. После разгрома немецких войск и войск их сателлитов в районах Волги, Дона и Северного Кавказа противник, понеся огромные потери, отступил на 500 километров к западу.

1943 год был годом больших стратегических успехов Красной Армии. Летом этого года противник готовился взять реванш за поражение под Сталинградом в районе Курска. На Курской дуге планировалось окружить и уничтожить до десяти советских армий. 5 июля противник пошел в наступление. Когда он исчерпал свою ударную силу, советские войска начали мощное наступление, в ходе которого были разгромлены фашистские войска в районе Курска, Орла и Харькова и стратегическая инициатива окончательно перешла к советскому командованию. Освобождением Харькова 23 августа 1943 года закончилась одна из значительных битв Великой Отечественной войны.

* * *

В период Сталинградской битвы 1942/43 года и больших летних сражений 1943 года второй отдел МНО в Лондоне развернул интенсивную деятельность. Сюда поступало множество донесений, которые по своему характеру подлежало рассмотрению исследовательской группой: они здесь оценивались и анализировались. Я припоминаю одно исключительно важное сообщение, полученное нами в марте 1943 года от немецко-голландских нелегальных профсоюзных организаций портовых рабочих. Это сообщение касалось приготовлений немцев к крупной наступательной операции на Курской дуге, на участке Орел и Харьков. ,Это сообщение с моими выводами немедленно получил советский военный атташе полковник Сизов. За три с половиной месяца до фактического начала немецкого наступления!

Работа в исследовательской группе меня удовлетворяла. Однако по мере приближения войны к концу мое беспокойство возрастало. Неужели мне так и не придется встретиться с врагом в открытом бою? Такая перспектива меня совсем не устраивала. И как бы мне на помощь подоспело одно неожиданное событие, которое разом все разрешило.

В конце 1943 года меня неожиданно перевели из второго отдела в так называемый штаб строительства вооруженных сил. Этот штаб занимался вопросами подготовки армии к выполнению послевоенных задач. Когда я уходил из Бэйсуотера, полковник Моравец со мной даже не простился. "Что же случилось, почему от меня избавляются таким необычным способом?" - мучился я. Мой внезапный перевод происходил в такой спешке, что я даже не успел попрощаться с советским военным атташе. После войны на первом приеме в советском посольстве в Праге Сизов, первый у нас советский военный атташе, признался мне, что был изумлен моим внезапным уходом и тщетно наводил справки, куда я исчез.

Что же получится из моего нового назначения? Когда мне об этом сообщили, было чему удивляться. Верьте, не верьте, но мне дали в руки специальную карту Брунталя и хотели, чтобы я на полном серьезе занимался вопросом учебных лагерей в районе Брунталя в послевоенное время. Исключительно важная задача в тот период, ничего не скажешь! Из области ведения войны и оперативной работы я внезапно попал в сферу ирреального тренировочные военные лагеря в Чехословакии где-то, когда-то, как-то. Мне стало ясно, что мой перевод был преднамеренным и мое понижение носит провокационный характер. Я решил действовать.

Еще в ноябре 1943 года я посетил однажды на Пиккадилли, 131 полковника Калину и попросил его включить меня в число тех, кого намечалось отправить в чехословацкую часть на востоке. После отрицательного ответа я 12 января 1944 года подал аналогичный рапорт в письменном виде полковнику Ведралу-Сазавскому лично в руки. Я специально указывал, что ни на что не претендую и хочу командовать артиллерийским дивизионом на месте, соответствующем моему чину подполковника. Полковники Моравец и Скленовский-Босый заявили, что возражают против отправки меня на восточный фронт. Почему бы это? Потом Калина предложил мне место командира артдивизиона во 2-й парашютно-десантной бригаде. Они знали, что от такого командира требуется парашютная выучка. Они знали и то, что мои нижние конечности не пригодны для прыжков с парашютом. Потому они мне это и предложили! Однако хирург, майор медицинской службы Новотный, в военном госпитале в Хаммерсмите, по моей просьбе сделал меня годным, хотя и с некоторыми ограничениями, для полевой службы в парашютно-десантных частях. Попросту, он мне прооперировал ноги. Когда я потом выполнил установленные требования и доложил об этом 13 марта 1944 года в соответствующий отдел МНО, возникло новое препятствие: во 2-й бригаде, мол, все командирские должности уже заняты, осталось лишь место командира тяжелого артдивизиона. Но это как раз было то, чего я добивался! Я сразу согласился и стал ждать, что отправлюсь на фронт в ближайшее время.

Однако транспорт за транспортом увозил офицеров на восток, а меня все не было в списках. Что мне оставалось делать? Я начал демонстративно работать спустя рукава. Мне очень не хотелось прибегать к такому средству, но что делать, когда другого пути к достижению цели не было. Я с такой последовательностью проводил свою тактику, что наконец на моем новом рапорте от 17 июня генерал Мирослав Нойман написал желанное словечко: "Согласен". Наконец-то! Но сколько прошло времени, прежде чем я этого добился...

* * *

Да, много воды утекло в Темзе с той минуты, когда мы вступили на британскую землю и в Чамли-парке нас впервые разбудило пение птиц. И хотя в нашем лагере расползалась деморализация, в воздушной битве за Англию чехословацкие летчики-истребители за короткое время сбили 56 вражеских самолетов. Начиная с августа на Англию и Лондон каждый день обрушивался удар за ударом. Потом оказалось, что самым ужасным за всю войну, без сомнения, был налет 15 сентября 1940 года. Я не могу припомнить никакого другого, хоть немного похожего на него, и ничего подобного я не переживал, как в ту ночь. Бог знает, как мы вообще смогли пережить этот и последующие удары! Но мы поняли, что человеческая стойкость может стать трамплином к новому взлету. И мы платили врагу за все его жестокости. Я вспомнил, как волновался на Порчестер-Гейт, когда вступил в борьбу с нацизмом острым оружием разведки.