Обескураженные, мы толпились у дома. Вдруг почти рядом послышались голоса. Дальше все произошло мгновенно. Из темноты выступили две фигуры. Солдаты. Наша группа моментально испарилась, но мне с семьей деваться было некуда.

- Стой! - кричали солдаты вслед убегавшим и приготовились стрелять.

Потрясенный, я с ужасом ждал, что произойдет дальше, но тут случилось нечто непредвиденное.

- Не стреляйте! - выкрикнула Франтишка и резким движением опустила у стоявшего рядом солдата дуло винтовки в землю. Этот неожиданный женский крик ошеломил солдат. Выстрелы не прозвучали.

Несколько секунд длилась томительная пауза. Франтишка с испугом взглянула на меня, и я вдруг понял, что солдаты были навеселе.

Мои дети прижались ко мне, и мы в страхе ждали, чем все это для нас кончится. Настоящими мужчинами показали себя поручик Касал и еще один летчик. Они добровольно остались с нами, хотя и могли бежать.

Солдаты наслаждались своей властью. А мы, подняв руки вверх, ощущая дула винтовок у груди, беспомощные и беззащитные, стояли перед ними. Пьяные венгры, хохоча и гримасничая, в любой момент могли нас убить.

Узнав, что мы держим путь в Хоргош, они стали кричать "назад!" и подталкивать нас своими винтовками обратно в темноту. Франтишка без конца говорила что-то, пытаясь остановить их, но это лишь раззадоривало солдат. Один из них даже полез целоваться, выкрикивая всякие непристойности. И тут Фред, наш спокойный, рассудительный Фред, не выдержал:

- Бей их папа!

- Ради бога, только не это! - крикнул я. Меня переполняла гордость за сына, но разум приказывал хранить спокойствие.

Мы предложили солдатам деньги. Они взяли все, что у нас было, за исключением пятипёнговой монеты, которую я еще раньше предусмотрительно спрятал в ботинке. Получив в руки деньги, они бросились обыскивать нас. Хватали все подряд, забрали даже листки из дневника Фреда, приняв их за банкноты.

Громкая возня, затеянная пьяной солдатней, могла привлечь к себе внимание: ведь мы находились на границе. К одним солдатам могли прибавиться другие. Надо было скорее кончать со всем этим. Как вырватвся из их рук? Я лихорадочно соображал: солдаты пьяны, настроение их меняется, реакция притупилась, а вокруг темнота. В голове появился план. Стоит, пожалуй, попробовать. Я поделился своими мыслями с Франтишкой.

Жена стала говорить солдатам, что мы скрываемся от Гитлера, а он, мол, скоро доберется и до них, венгров. Вместе с венгерским народом мы будем до конца сражаться с нацистами. Так говорила Франтишка, и наш расчет оправдался. Как только она замолчала, я взял Милана на руки и передал его ей. Крякнув солдатам: "Прощайте!", Франтишка вместе с детьми исчезла в темноте. Я пятился за ними, не упуская из виду солдат. Те стояли будто каменные изваяния. Оказавшись вне поля их зрения, мы резко свернули в сторону и залегли в снегу.

Солдаты быстро опомнились, начали что-то кричать. Потом мы услышали топот ног, скрип снега, однако вскоре все смолкло.

Мы долго еще лежали в снегу, боясь пошевелиться. Я терзался сомнениями: если тронуться в путь сейчас, можно опять нарваться на патруль; если же медлить - результат может оказаться таким же. Сомнения разрешил Милан. Он, видимо, замерз и начал тихонько плакать. Все встали и пошли.

Мы шли куда глаза глядят, пытаясь угадать направление на Хоргош. Труднее всего было продираться сквозь виноградники. Когда мы вышли на дорогу, нам повстречался человек в штатском. На вопрос, куда ведет эта дорога, он ответил:

- В Югославию.

Неожиданно совсем рядом мы услышали другой голос:

- Не верьте ему. Он посылает вас назад, в Венгрию. Я отведу вас. - Это сказал высокий человек, с виду горец, в длинном тулупе и лохматой бараньей шапке.

Кому было верить? Обращаясь к обоим, я сказал:

- Вы видите этого ребенка? - Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. - Если с ним что случится, это будет на вашей совести!

Высокий спокойно ответил:

- Не бойтесь! Нам тоже досталось от этих венгров. - Человек говорил по-словацки.

Оп повел нас и вскоре совсем близко раздался окрик: "Стой!" Это был югославский патруль. Мы были спасены. Пограничники отвели нас в караульное помещение.

Югославская погранзастава была обнесена колючей проволокой. Нас встретил командир заставы младший сержант Божо Тержич - невысокий, смуглолицый, с длинными свисающими усами. "Крестьянин из Щумадии", подумал я. Глубоко посаженными черными глазами он внимательно осмотрел нас, задержав взгляд на Милане. Помолчав, младший сержант приказал приготовить нам комнату, сварил черный кофе и из маленького солдатского чемоданчика достал лимон для Милана. Лимон у него был последний. Затем сержант согрел над печкой полотенце, и мы растерли ноги Милана. Невольно бросилось в глаза, что сержант с любовью смотрел на Милана и с удовольствием слушал его болтовню.

На улице тем временем началась какая-то суматоха. "Стой, стой!" слышались голоса. Потом ввели мужчину, в котором я, к великому удивлению, узнал человека из "Метрополя". Он выглядел весьма растерянным. "Ага, полковник Коуклик! Это вы в Будапеште морочили мне голову?" Что же привело его в такое смятение? Оказалось, когда нас задержали венгерские солдаты, он прятался за стогом сена, наблюдая оттуда за происходившим. Он был уверен, что мы не вырвемся из лап венгерского патруля. В ту же ночь вместе с другими беженцами он пробрался на территорию Югославии, где ему так же, как и нам, помогли югославские пограничники. Так он оказался на заставе. Однако, увидев нас в окно, Коуклик пришел в ужас, решив, что получилась осечка и что он опять в руках у венгров. Несчастный полковник хотел было бежать, но его остановили. С ним был и его верный спутник, инженер Клика из Брно.

Мы пили черный кофе и вспоминали обо всем, что нам пришлось пережить. Жена и дети, сломленные усталостью, быстро уснули. Мне тоже хотелось спать, я тоже устал смертельно, но мы с Тержичем проговорили до самого утра. И хотя он говорил по-сербски, а я по-чешски, мы все равно понимали друг друга: слишком многое нас объединяло.

На стене висели старые сербские гусли. Утром, когда мы начали прощаться, Божо достал гусли, посадил Милана напротив себя и заиграл. В его руках этот немудреный инструмент звучал нежно, с какой-то затаенной грустью. Неожиданно оборвав мелодию, сержант поцеловал Милана в лоб, повесил гусли на стену и вместе со всеми вышел на улицу. Пожелав нам счастливого пути, Божо крепко пожал руку Фреду и с волнением сказал:

- Дома у меня остался сын.

Это трогательное прощание с Божо Тержичем запомнилось нам на всю жизнь.

В течение этой ночи югославские пограничники собрали всех чехословацких беженцев. Утром 16 января нас снова было девятнадцать. В сопровождении нескольких солдат мы отправились в Хоргош, где находился командир 2-й роты пограничников. Это была процессия уставших, вконец измученных людей. Возле домов, под крышами которых зимой дозревает связанный венками красный перец, стояли мужчины и женщины. Они с нескрываемой жалостью смотрели на нас.

Никитич, командир роты пограничников, был уже в курсе всех наших дел. Когда мы вошли в его кабинет, он взял Милана на колени и сказал:

- Ты, оказывается, отважный юноша.

Никитич выслушал каждого из нас. Эпизод с венгерскими солдатами привел лейтенанта в бешенство. Он стукнул кулаком по столу и вскочил.

- Даром им это не пройдет, - мрачно проговорил Никитич. Я пытался всячески его успокоить, предостеречь от неразумных действий:

- Подумайте о тех, кто идет сюда следом за нами.

В Белград мы отправились ночью через Суботицу. Нас сопровождали солдаты. Эта мера предосторожности была скорее конспирацией, ибо правительство Стоядиновича в то время уже вовсю заигрывало с немцами, и гестапо практически делало все, что хотело. Нацисты вылавливали и отправляли в рейх чехов-эмигрантов и граждан Югославии чешского происхождения, поэтому югославским патриотам приходилось действовать очень осторожно.