Я чувствовал несомненно, что такое обращение соответствовало не секретарю или машинистке, а ее способности пользоваться слепым методом. Как будто, чтобы доказать нам всем, что эта способность существовала, машинистка устроилась за столом на террасе на виду у всех нас, так как мы приходили и уходили с наших работ, и оставалась там - весело печатая все долгое лето, за исключением дождливых дней. Щелканье ее машинки звучало в наших ушах.

Моя первая встреча с ней, и, ради справедливости к ней, я должен признаться в сильном антигерманском предубеждении, возникшем из рассказов о немецкой жестокости во время Первой Мировой войны, случилась однажды вечером, когда я стирал во дворе позади дома после работы. Она не знала меня, а только видела, и, предполагая, что я француз, позвала меня из окна, выходившего во двор, спросив меня по-французски с сильным акцентом, где она могла достать то, что она назвала неким "Мылом Люкс"; она сумела передать мне, что ей нужно оно, чтобы постирать ее чулки. Я сказал, по-английски, который, я знал, она понимал, и на котором говорила намного лучше, чем на французском, что я полагаю, она может купить его в местной "бакалее" на расстоянии полумили. В ответ она бросила мне вниз несколько монет и сказала, что дает мне денег на покупку сразу нескольких кусков.

Я поднял деньги, поднялся по ступенькам и вручил их ей. Я сказал, что думаю, что здесь в Приэре нет мальчиков на побегушках, и что никто не говорил мне до сих пор, что она была каким-нибудь исключением из общего правила, согласно которому каждый делал свою собственную личную работу сам, что включало и посещение магазина. Она сказала с "очаровательной" улыбкой, что уверена в том, что никто не будет возражать, если я выполню это поручение для нее, так как она, чего возможно я еще не понимал, была занята очень важной работой для м-ра Гурджиева. Я объяснил, что я занимался подобной же работой, что я забочусь о нем и о его комнате и выполняю свои поручения.

Она, казалось, удивилась и после недолгого размышления сказала, что уладит дело с м-ром Гурджиевым - что тут какое-то недоразумение, непонимание, по крайней мере с моей стороны, относительно ее функции в школе. Я не очень долго ждал дальнейших событий. "Вызов кофе" пришел из его комнаты уже через несколько минут.

Когда я вошел в его комнату с кофе, машинистка, как я и ожидал, сидела у него. Я подал кофе, и тогда м-р Гурджиев повернулся ко мне с одной из его "обаятельных" улыбок: "Вы знаете эту леди?" - спросил он. Я сказал, что да, я знаю ее.

Тогда он сказал, что она рассказала ему все, и что насколько он понял, она попросила меня выполнить поручение для нее, а я отказался. Я сказал, что это было верно и что, кроме того, каждый должен выполнять свои поручения сам.

Он согласился, что это было так, но добавил, что у него нет времени инструктировать ее обо всем, и что он очень высоко оценит, если конкретно в данном случае и в качестве услуги ему, так как она важна для него, я буду достаточно любезен, чтобы выполнить ее просьбу. Я был сбит с толку и даже рассердился, но сказал, конечно, что сделаю. Она передала мне деньги, и я пошел в магазин и купил ей мыло. Я предположил по тому, что я мог почувствовать, что у него была достаточная причина, чтобы просить меня купить мыло для нее, и решил, что инцидент был закончен. Может быть, она действительно "особая" по какой-нибудь причине, которую я не понимал; Гурджиев, по крайней мере, знал ее.

Я был взбешен тем не менее, когда, после того как я отдал ей мыло и сдачу, она дала мне чаевые и сказала, что она уверена, что я теперь понял, что она была права в первый раз, и что она надеется, что ответ м-ра Гурджиева прояснил это мне. Я вспыхнул, но сумел сдержать свой язык. Я также сумел не напоминать это м-ру Гурджиеву, когда видел его, но внутри я продолжал тлеть.

Несколько дней спустя, в выходные, прибыли гости. Гурджиев встречал их за своим обычным небольшим столом вблизи газонов; перед террасой работала машинистка. Я подал всем кофе. Он показал жестом, чтобы я не уходил, а затем продолжал говорить собравшимся гостям, что он с трудом дождался их, чтобы показать им его новые чудеса - два удивительных новых приобретения: электрический холодильник и "слепую машинистку". Затем он велел мне показать дорогу к кладовой, где был установлен новый рефрижератор, и гости были сильно озадачены показом обычной модели холодильника, который, как Гурджиев выразился о нем, "сам собой мог делать лед" даже "без моей помощи" истинный продукт гения западного мира. Когда этот осмотр закончился, мы все пошли назад к террасе осматривать второе чудо, которое, также "без моей помощи и даже не смотря на клавиши" могло печатать его книгу. Машинистка встала и приветствовала его, но Гурджиев не представил ее и велел ей сесть. Затем по его команде она стала печатать, "даже не глядя на клавиши" и торжествующе пристально глядя в пространство.

Гурджиев стоял среди гостей, пристально глядя на нее с безграничным восхищением и говоря о ней, как о другом продукте "гения" западного мира. Я действительно был очарован способностью пользоваться слепым методом, и мой собственный интерес и восхищение были неподдельны. Внезапно Гурджиев посмотрел в моем направлении и улыбнулся огромной, широкой улыбкой, как будто мы участвовали в какой-нибудь громадной шутке вместе, и велел собрать кофейные чашки.

Не очень поздно вечером, в его комнате, он упомянул о машинистке еще раз. Он сказал сначала об "электрическом холодильнике" - "нужно только воткнуть штепсель - и сейчас же ящик начинает шуметь и жужжать и начинает производить лед". Он снова заговорщически улыбнулся мне. "То же с немецкой леди. Я, как штепсель - я говорю печатать, и она так же начинает производить шум и продукцию, но не лед, а книгу. Замечательное американское изобретение".

Я почти любил ее тогда и был счастлив выполнять ее поручения с того времени. Я не мог удержаться, чтобы не сказать это, и Гурджиев кивнул мне, посмотрев удовлетворенно. "Когда вы помогаете печатать леди, вы помогаете мне, это подобно подливанию масла в машину для сохранения ее работы; это замечательная вещь".

20.

Одним из развлечений среди всех детей при исполнении "обязанностей швейцара" - а эта обязанность была почти исключительно работой детей - было соревнование в том, чтобы быть достаточно проворным и успевать вовремя открывать ворота для машин, чтобы Гурджиев мог проехать через них без остановки, и дуть в рожок, сигналя привратнику.

Одной из трудностей в этом было то, что вход в Приэре был у подножия высокого холма, который спускался от железнодорожной станции; трамваи на Самоус также ходил прямо перед воротами, где шоссе делало широкий поворот в направлении Самоус от Приэре. Часто шум "трамвайной линии" заглушал звуки машин, подъезжавших к холму, и мешал нашей игре. Также, когда однажды Гурджиев узнал о соревновании, он стал обычно спускаться вниз с холма так, чтобы мы не могли расслышать шум мотора.

Главным образом благодаря Филосу, собаке, которая часто ходила за мной во время отсутствия Гурджиева, я обычно успевал раскрывать ворота вовремя для него, и он проезжал через них с широкой улыбкой на лице. При наблюдении за Филосом, чьи уши поднимались при звуке любой машины, которая проходила, но который вскакивал при звуке машины Гурджиева, я был почти всегда удачлив.

Забавляясь этой нашей игрой, м-р Гурджиев однажды спросил меня, как это я ухитрялся, практически неизменно, открывать ворота вовремя, и я рассказал ему о Филосе. Он рассмеялся, а затем сказал мне, что это был очень хороший пример сотрудничества. "Это показывает, что человек должен много учиться и может научиться из самых неожиданных источников. Даже собака может помочь. Человек очень слаб, нуждается в помощи все время".

Позже тем летом я исполнял обязанности швейцара, когда м-р Гурджиев должен был уехать. По какой-то причине это был особенно важный отъезд, и все собрались вокруг его автомобиля, когда он уже был готов тронуться. Я был среди провожающих и, когда он наконец завел мотор машины, я побежал к большим воротам, чтобы открыть их. В своей поспешности я споткнулся и упал, одним из колен ударившись о тяжелую железную задвижку, как раз над уровнем земли, которая служила стопором ворот. Она была ржавой и, так как я упал сильно, вонзилась глубоко. Так как Гурджиев был уже около ворот, он посмотрел на меня, увидел кровь, текущую по моей ноге, остановился и спросил меня, что случилось. Я сказал ему, и он велел мне смыть ее, что я и сделал, как только он уехал.