Странные сновидения и не менее странные приступы были для Мухаммеда чем-то вроде окна в сверхчувственный мир — окна, прикрытого лишь тонкой завесой. Временами ему казалось: еще одно небольшое усилие — и завеса падет, между ним, Мухаммедом, и сверхчувственным миром установится прямое сообщение, и тогда откроются все тайны бытия. Нужно только еще больше очистить себя от всякой скверны — в том числе и от злобы, зависти, страха, тяги к богатству, еще сосредоточеннее и чистосердечнее молиться, еще глубже уверовать в Бога и полюбить его. Это были минуты подъема и веры в себя. Они проходили, и Мухаммеда охватывало чувство мучительного сомнения и отчаяния, когда цель кажется абсолютно недостижимой и трудно избавиться от подозрения, что в сновидениях и во время приступов он вступает в контакт не с миром добра и света, а с ужасным миром демонов. От таких мыслей его охватывала глубокая тоска, избавиться от которой помогали все те же средства — молитва, созерцание, пост.

К идее единого Бога Мухаммед пришел, по-видимому, очень рано — задолго до своей женитьбы. Не обязательно он должен был ее заимствовать из христианства, иудаизма или зороастризма. Десятки людей до него и десятки людей после него додумывались до этой идеи самостоятельно, путем философского анализа. В перечисленных религиях идея единого Бога была уже всесторонне разработана, и знакомство с ними позволяло Мухаммеду не начинать с азов, а сразу, минуя сложные, промежуточные ступени, приступить к самостоятельному доведению этой идеи до ее логического конца.

Сама по себе идея единого Бога не способна произвести в душе человека никаких глубоких и решающих перемен, если его не пронизывает ощущение полной конкретности и реальности Бога. По словам верующих, убеждение в полнейшей, не вызывающей никаких сомнений реальности бытия божия возникает вдруг, неожиданно, как некое озарение. Из людей, не только заслуживающих доверия, но и способных проанализировать и описать подобного рода озарения, можно сослаться на Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Оба были людьми, в той или иной степени испытавшими колебания от веры к совершенному неверию, почти атеизму, отнюдь не наивными и хорошо знавшими, какие сюрпризы и искажения реальности может подсунуть человеку его разыгравшееся и болезненное воображение. По свидетельству обоих, убеждение в реальном существовании Бога настигает человека (конечно, соответствующим образом воспитанного и настроенного) не в часы лихорадочной и напряженной работы ума, а в минуты свободного размышления, некоторой даже рассеянности и созерцательности. Озарение же, собственно, состоит в том, что человек внезапно, то есть совершенно неожиданно для самого себя, вдруг, казалось бы, без всякой причины и толчка извне, всем своим существом начинает чувствовать живое присутствие Бога в мире и в себе самом. От подобного чувства мир сразу же приобретает полноту и законченность, отсутствовавшую в нем ранее гармонию, становится прекрасным, иногда непереносимо прекрасным. От гармонии и красоты мира человека охватывает острое ощущение радости и счастья бытия и вместе с тем непоколебимая уверенность в своем личном духовном бессмертии.

В такие минуты критический голос рассудка умолкает и человеку кажется, что он не только ощущает бытие Бога как физическую реальность, но и совершенно отчетливо понимает, что иначе и быть не может, что мир без Бога верх нелепости и логического абсурда, что без Бога мир не просуществовал бы и мгновения. Однако озарение проходит, воспоминание о нем постепенно бледнеет, а разум, со всем его скепсисом, мощно вступает в свои права; и у подавляющего большинства испытавших подобные озарения людей скоро от полноты веры не остается и следа, они опускаются на обычный для нормального человека уровень умеренной религиозности, с постоянными колебаниями от веры к неверию.

Сходные ощущения счастья Ф. М. Достоевский испытывал, по его словам, и перед началом эпилептического припадка, который как бы являлся непосредственным результатом невозможности для рассудка хотя бы секундой дольше вынести это чрезмерное счастье. По-видимому, индийские йоги путем суровой многолетней тренировки тела и воли достигают способности без заметного вреда для своего здоровья не только произвольно вызывать в себе подобное психическое состояние, но и продлевать его в течение многих часов. Будучи объективными идеалистами, они считают, что в таком состоянии транса человек сливается с Абсолютом и приобретает его качества — всеведение, бессмертие, всемогущество, безграничность в пространстве и времени. Йоги предупреждают новичков, что попытки вызвать у себя состояние транса без достаточной закалки тела и духа могут кончиться помешательством.

Если в минуты озарения ощущение реальности бытия Бога одновременно наполняло Мухаммеда чувством просветленного счастья и блаженства, его стремление всеми способами углубить и упрочить веру в Бога становится естественным и понятным. А что дело обстояло именно так, не может быть никакого сомнения, и когда Мухаммед говорил: «Больше всего на свете я любил женщин и благовония, но истинное наслаждение находил только в молитве», его слова следует понимать буквально, не обязательно видеть в этом признании попытку в завуалированной форме оправдать свою повышенную чувственность, которая, с точки зрения Мухаммеда, вовсе не являлась грехом, а потому ни в каком оправдании не нуждалась.

По словам Мухаммеда, Бог говорил:

— О, человек! Только следуй моим законам и сделаешься подобен мне; ты скажешь: «Да будет», и будет так…

Путь уподобления Богу — неимоверно трудный путь, и человек вряд ли мог рассчитывать хоть немного приблизиться к Богу, если бы не помощь того же Бога, который сказал:

— Тому, кто творит доброе дело, я воздам вдесятеро — и более того, если пожелаю; и тому, кто творит злое, будет такое же возмездие, если я не прощу ему.

Кто приблизится ко мне на одну пядь, к тому я приближусь на один локоть, а кто приблизится на один локоть, к тому я приближусь на двенадцать локтей.

Кто пойдет ко мне шагом, к тому я побегу; и кто предстанет предо мною, исполненный греха, но верующий в меня, пред тем я предстану, исполненный готовности простить его.

Когда Мухаммед проникся твердым намерением прийти в соприкосновение с высшим, сверхчувственным миром, он использовал хорошо известные в его время приемы очищения — десятки и сотни раз проверенные, подробно разработанные, но требующие в каждом случае сугубо индивидуального и творческого применения. Очищение движений души, мыслей, слов и поступков: пост, молитва и созерцание, и, конечно, упорные размышления о Боге и его сущности — вот перечень основных методов, которые использовал Мухаммед.

Очищение от тех инстинктивных побуждений, которые рассудок Мухаммеда признавал противозаконными, а стало быть, и греховными, достигалось посредством строгой внутренней цензуры. Как только до его сознания доходило, что он начинает испытывать влечение к запрещенным вещам, он обрушивался на это греховное влечение, подвергал его нравственному осуждению, а объект влечения начинал рисовать в своем воображении так, чтобы подчеркнуть и утрировать все отрицательные, отталкивающие его стороны. Нравственное осуждение самого влечения и активная дискредитация его объекта во многих случаях позволяли ему в конце концов если не полностью заглушить в себе греховные порывы, то во всяком случае сильно их ослабить и сделать их более редкими. Так, еще в ранние годы он сумел побороть в себе всякую страсть к нарядам и украшениям; любви же к благовониям преодолеть не смог, а потому признал ее простительной слабостью.

Вообще Мухаммед в обыденной жизни был рационалистом, он стремился и в требованиях, предъявляемых самому себе, избегать всякой крайности, определенно тяготел к умеренности. Объяснение своей умеренности он находил в убеждении, что «Бог никогда не возлагает на человека такую ношу, которую тот не мог бы снести», что Бог слишком милосерден, чтобы предъявлять к человеку чрезмерные требования. Этим он резко и с самого начала отличался от христианских проповедников, убежденных, что, чем сильнее подавляется «плоть», тем лучше.