В другом конце зала Август Бах открывал в АннеЛуизе все новые и новые достоинства, о которых раньше он мог только предполагать. Она заразительно смеялась и восхищалась буквально всем, что он говорил или делал.

— Очень жаль, что сосиски у герра Френзеля вылезают из шкуры, — сказала Анна-Луиза и весело рассмеялась. Она не привыкла выпивать среди дня два больших стакана вина. — В них полно хлеба, — добавила она.

— Нет, — возразил Август. — Это секретный луч англичан. Кто-то в Лондоне поворачивает выключатель, и все сосиски в Руре трескаются от конца до конца.

Анна-Луиза внимательно посмотрела на Августа: она еще не привыкла к тому, что он может шутить и поддразнивать ее. Затем она рассмеялась и над его выдумкой и от переполнявшего ее счастья. Это был замечательный смех.

Она смеялась и тогда, когда они выходили из ресторана через бар. Несколько инженеров приветливо помахали ей рукой, и она послала им воздушный поцелуй.

— Это друзья маленького Ганса, — объяснила она. — На прошлой неделе они прокатили его на большом кране. Ему очень понравилось. Ганса все любят, Август.

Не успели они пройти по улице несколько шагов, как кто-то окликнул Августа. На противоположной стороне улицы стоял серый автофургон, на борту которого краской было выведено: «Герхард Белль». За рулем сидел сам Герд. Он вышел из машины и направился в их сторону.

Герд Белль четыре года назад овдовел. Это был жизнерадостный человек низкого роста, с длинными руками и очень широкими сильными кистями, что в совокупности делало его похожим на смеющуюся лысую гориллу. Герд ничего не предпринимал, чтобы скрыть это сходство, и поэтому, когда он, выпив несколько рюмок шнапса, случалось, резко шарахался в сторону у фонарного столба, многие прохожие, осторожно пробиравшиеся по затемненной улице, страшно пугались его. Правда, чаще всего это были приезжие, потому что местные уже успели привыкнуть к внешности Герда.

После особенно крупных воздушных налетов на рурские города Герд стал ездить на своем фургоне в разрушенные бомбардировками районы и оказывать там посильную помощь пострадавшим. Иногда, сидя в баре, он рассказывал жуткие истории о том, какие картины довелось ему увидеть, а находившиеся в баре инженеры дополняли его своими рассказами.

— Август, — сказал он, подойдя к ним, — а я ищу тебя. Заглянул к тебе домой, надеясь выпить чашечку настоящего кофе.

— А мы все утро ходили по магазинам.

— О, с покупками можно и подождать. Я не знал, что ты вместе с Анной-Луизой.

— Мы собираемся вступить в брак, герр Белль, — радостно сказала Анна-Луиза.

На лице двоюродного брата Августа появилось такое удивление, что и Анна-Луиза, и сам Август не удержались от смеха.

— Неужели это так страшно? — спросила АннаЛуиза.

— О, это замечательная новость! — воскликнул Герд Белль.

— Мне через час надо отправляться в часть, — сказал Август.

— Но сначала нам надо купить кольцо, а потом я должен написать письмо родителям Анны-Луизы.

— Ну, тогда я не смею задерживать вас, — проговорил Герд и сердечно пожал Августу руку. — Будь счастлив, Август, и вы, Анна-Луиза, тоже будьте счастливы. В войну на такое счастье мало кто может рассчитывать.

Глава шестая

Прошла первая половина дня. Все самолеты на аэродроме Уорли-Фен были готовы, рапортички ежедневного осмотра машин завизированы. Гул от летающих по кругу бомбардировщиков не смолкал с самого раннего утра. «Скрипучая дверь» получила зеленый сигнал с команднодиспетчерского пункта, и Ламберт двинул рычаги сектора газа вперед так же плавно, как он делал это тысячу раз прежде. Сзади на плечо Ламберта слегка опирался молодой Бэттерсби, как бы напоминая этим командиру, что он на месте и готов действовать. Ламберт быстро поднял хвост самолета. Как только пять тысяч лошадиных сил начали захватывать воздух, спинка сиденья сильно надавила на спину, и Ламберт, как всегда, почувствовал от этого приятное возбуждение. Бэттерсби, подсунув руку под руку командира, принял рычаги сектора газа на себя. В этот момент Ламберту были нужны обе руки, чтобы Отвести назад штурвал и заставить темный нос самолета подняться и медленно пересечь линию горизонта. Ламберт нажал на педали управления рулем направления, потому что Бэттерсби недостаточно сильно нажимал вперед на рычаги управления двигателями левого борта.

Коэн выкрикивал показания указателя скорости, установленного около штурманского столика:

— Девяносто пять! Сто! Сто пять!

В этот момент «скрипучая дверь» неожиданно оторвалась от земли. Линия горизонта качнулась и быстро пошла вниз, словно падающий обруч, нос самолета слегка опустился, и «ланкастер» принял нормальное полетное положение.

— Сделаем один круг, — сказал Ламберт. Этим он давал знать Коэну, что тому не нужно вести прокладку и определять место самолета во время этого короткого пробного ночного полета.

Бортрадист Джимми Гримм сгорбился над своим столиком под кронштейнами с радиоаппаратурой. Его лицо расплылось в улыбке. Он проверял работу передатчика, передавая условный сигнал. Ламберт начал плавно поворачивать. Зеленая сельская местность под накренившимся крылом медленно наклонилась вперед, словно ярко раскрашенная глубокая детская миска.

— Впереди еще один «ланкастер», — доложил Дигби.

Это был бомбардировщик из другой эскадрильи, в Ламберт посмотрел на него в воздухе так, будто никогда раньше не видел такого самолета. Это была очень сложная машина — все ее тридцать тонн. Она состояла более чем из пятидесяти пяти тысяч отдельных частей. Общая протяженность электрической проводки на ней составляла три мили, ее генераторы могли бы осветить большой отель. Мощности ее гидравлической системы было бы вполне достаточно, чтобы поднять крупный мост. Мощный радиопередатчик мог бы связаться с любым городом в самом отдаленном уголке Европы, запас топлива позволил бы долететь до этого города, а бомбового груза хватило бы, чтобы разрушить его.

Ламберт уменьшил скорость полета. Он отрегулировал ее так, чтобы расстояние до впереди идущего «ланкастера» сокращалось медленно, дюйм за дюймом. Таким ли увидит его самолет летчик истребителя, прежде чем нажать гашетку и разнести его на мелкие частицы? Сегодняшней ночью?

В самолетном переговорном устройстве раздался голос Ламберта. Он опрашивал каждого члена экипажа, в порядке ли обслуживаемое им оборудование и вооружение. Чтобы ответить, Коэн прижал маску ко рту. Во время первых двух вылетов его начинало рвать еще до того, как самолет пересекал береговую черту Англии. Помимо испытанного им унижения, это приводило к тому, что «скрипучей двери» приходилось терять столь важную для нее высоту, чтобы предоставить возможность Коэну все вытравить и обтереться, прежде чем вновь надеть кислородную маску для оставшейся части полета. Сейчас он снова почувствовал этот противный запах блевотины, который сохранился на лицевой маске и опять напомнил ему об опасности быть слишком чувствительным, мнительным и впечатлительным. Чтобы отвлечься, он посмотрел на самую верхнюю карту и начал перечислять про себя порты на побережье Ла-Манша. Затем Коэн включил свой микрофон.

— Бэттерс, — спросил он неожиданно, — в каком подразделении был твой брат в Дюнкерке?

Некоторое время на его вопрос никто не отвечал. Коэн уже хотел повторить вопрос, но в этот момент Бэттерсби ответил.

— Боюсь, что я это выдумал, — сказал он. — Мой брат на такой работе, что освобожден от призыва. На электрической подстанции. — В переговорном устройстве наступила напряженная тишина, потом Бэттерсби озабоченно спросил: — Уж не думаешь ли ты сказать об этом мистеру Суиту?

— Нет, не скажу, — ответил Коэн.

Высоко над собой Ламберт увидел тонкий инверсионный след. Оставляющий его самолет казался малюсеньким пятнышком.

— Смотри, как он идет! — заметил Коэн.

— Это самолет разведки погоды. Летит посмотреть, какая погода в районе нашей цели, — сказал Дигби.

Все посмотрели вверх на движущуюся точку.