15. Неугасимое пламя

Слово «призрак», вошедшее в их обиход с легкой руки Кея, раздражало Сарпа.

И не только своей смысловой нелепостью. Было в нем что-то полупрезрительное, обидное. Слово-плевок, намекающее на человеческую неполноценность, псевдосущность, мнимость.

Сарп принял его, иронизируя над собой, сознательно уничижая себя. Он не мог примириться с мыслью, что рациональная, упорядоченная, казалось бы, до мелочей правильная, целомудренная «вторичная жизнь» уступает в полноте, динамичности, яркости тому противоречивому, порой сумбурному существованию, которое вели обычные «плотские» люди.

Волею судьбы его жизнь раскололась надвое. И все сохраненное памятью тоже поделилось на две разновеликие части — «до» и «после».

Сарп невольно сопоставлял их, взвешивал утраты и приобретения, пытался слепить воедино «первичное» и «вторичное». Это ему не удавалось. И все же он до поры сохранял душевное равновесие. Оно рухнуло со смертью Инты.

Сейчас Сарп, подобно Кею, прекратил мыслеобщение, предпочитая неоглядным горизонтам коллективного мышления замкнутый мирок собственных переживаний.

И не потонуть в них окончательно можно было, лишь призвав на помощь иронию, эту «профессиональную болезнь» интеллектуалов.

«Я всего лишь призрак без кавычек, фантом, мним, псевдочеловек, — говорил он себе с горечью. — Но почему же мне так больно? Или эта боль тоже мнимая, кажущаяся? И все мои страдания всего лишь имитация страданий, игра беслеровских потенциалов? Но в чем же тогда разница между мнимым и действительным?» Смерть Инты вначале ввергла его в своего рода горестную эйфорию, он обрадовался пронзительной душевной боли, воспринял ее как свидетельство своей принадлежности к роду человеческому. Он — человек! Настоящий человек!

Но «эйфория» прошла, и теперь Сарп не верил в то, что он по-прежнему человек и что испытываемая им мука — настоящая мука, и страдания подлинны, а не сымитированы иерархией полей подобно голографическому облику.

Сейчас он подвергал сомнению «истины», которые непреложно, с чувством превосходства взрослого, много познавшего человека над ребенком, излагал в свое время Кею…

Многого, еще недавно казавшегося очевидным, не понимал Сарп. Остался ли он самим собой во «вторичной» жизни? Хотелось верить, что это так. Но чем объяснить перемены, происшедшие в его мировоззрении: мудростью человека, обретшего себя в жестоких испытаниях, или псевдочеловеческой психологией машины?

Он с недоумением вспоминал свою не рассуждающую веру в правящую политическую систему, слепую готовность, следуя ее директивам, убивать и жертвовать жизнью.

Не существовало ни сомнений, ни колебаний. Образ врага, сызмальства укоренившийся в сознании, был словно навечно высечен из гранита — в нем не заключалось ничего человеческого. Воплощение зла, противопоставить которому нужно еще большее, всесокрушающее зло…

Этот враг убил Веллу. Над могилой жены Сарп проклинал его, проклинал небо, всю Вселенную, но только не «безгрешную» систему, которой был по-прежнему предан.

Неужели понадобилось стать «призраком», чтобы прозреть?

По иронии судьбы именно тогда, во плоти, он был бездушным и безвольным колесиком гигантской машины. И неудивительно. С рождения его, словно компьютер, пичкали множеством программ, воспитывавших в нем отнюдь не терпимость, не милосердие, не способность сострадать. Ту женщину в космопорту он спас не из-за стремления к добру, а единственно благодаря ее потрясающему сходству с Веллой.

Он всю «первичную» жизнь беспрекословно подчинялся этим программам-законам-правилам-нормам, принимая их как должное, не испытывая потребности оспорить, выйти за жесткие рамки, наложенные на него системой.

Выходит, именно в «первичной» жизни он был всего лишь компьютером, а во «вторичной» стал личностью? Из обветшалого свода программ сохранил лишь в полной мере соответствующие человеческой морали, взяв за критерий антипод зла — добро. А затем стал совершенствовать их, заниматься самопрограммированием.

Но ведь существуют и самопрограммирующиеся компьютеры. Чем он отличается от них?

Ох, сколько мучительных поливариантных вопросов обрушила на него смерть Инты! Гибель Веллы Сарп перенес проще. Потому что знал (был уверен, что знает), кто виновен в ней. И жаждал мести, жил местью. Праведной местью, как считал тогда.

А за смерть Инты мстить некому. Да и само понятие «месть» стало ему чуждо.

Случилась чудовищная несправедливость. Можно смириться с нею, утешать себя тем, что это закон природы, оправданная логикой развития неизбежность. Но он, Сарп, никогда не смирится. Потому что несправедливость всегда остается несправедливостью, и оправдать ее нельзя.

Когда-то ему казалось, что возможность обрести «бессмертие» — победа над этой несправедливостью. Сейчас же проблема сохранения человеческой личности на необозримое время подавляла противоречивостью. Видимо, еще многое предстоит переосмыслить, пока удастся снять сомнения, овладевшие им после смерти Инты… … Когда в его сознание вошел Кей, он почувствовал досаду: вот уж кого ему меньше всего хотелось видеть. И не оттого, что горе Кея могло усугубить собственное горе, — Сарп был лишен эгоизма. Причина заключалась в другом.

Кей наверняка нуждается в сочувствии, рассчитывает на поддержку. А он не способен сейчас ни на то, ни на другое. Если бы не гордость, сам бы молил о сочувствии и поддержке.

Что скажет он Кею, если не знает, что сказать себе?

Кей чутко уловил состояние Сарпа. Ведь совсем недавно и сам он стремился укрыться в непроницаемом панцире, отгородиться им от всех и вся. И тоже изводил себя вопросами, на которые не существует ответа.

Неожиданное вторжение Джонамо, а с нею далекого по вселенским меркам, но близкого по тождественности Мира, оказалось для него истинным чудом. Оно вернуло Кея к жизни и так же должно подействовать на Сарпа.

Нет, не сочувствия ждал от друга Кей, а хотел приобщить его к этому, столь живительному для них чуду.

— Я пришел не за жалостью, — начал он. — И не вздумайте меня утешать. Это бессмысленно. Вижу, вы мне не рады. В чем дело?

— Не стану лицемерить, — ответил Сарп. — Я никого не хочу впускать в свое сознание. Даже вас. Нет, вас в первую очередь!

— Но почему? — изумился Кей.

— Потому что мы были близки. Ни с кем другим я не был так близок. А сейчас…

— Что случилось? Зачем вы экранируете от меня мысли? Разве вам есть что скрывать?!

— Есть. Впрочем, все равно! Думаете, я Сарп? «Призрак» Сарп?

— Не «призрак», человек!

— Нет, Кей, не человек. Сам не знаю, что я такое. Оттого и сторонюсь вас, оттого и вынужден скрывать мысли… Не хочу обмана, пусть невольного!

Забудьте мои прежние бредовые идеи. О бессмертии, о «вторичной» жизни. Все, все не так! Как же я ошибался! Спрашиваю себя: «А имеешь ли ты право на существование, мнимая личность, псевдочеловек?» — Ну и глупо. Понимаю, у вас подавленное состояние. И я был в таком же. Но мне никогда не приходили в голову капитулянтские мысли!

— Вы настоящий человек, Кей!

— Заладили: человек, человек… А вы что, нелюдь?

— Пожалуй, это более точное определение, чем «призрак».

— Чушь! Ну хватит! Я никогда не прервал бы вашего гордого одиночества, которое необходимо вам, чтобы переболеть и выздороветь. Но случилось нечто непредвиденное. И без вас не обойтись.

— Какое-нибудь бедствие? — насторожился Сарп.

— Скорее, напротив. Не стану пересказывать события, а познакомлю вас с удивительной женщиной.

— Познакомите? С женщиной? Мне не до шуток, Кей. Я знаю поименно всех наших женщин, и «бессмертных» и бывших орбитянок… Постойте… Неужели Лоор одумался?

— Боюсь, это случится не скоро. Впрочем, появление Джонамо ускорит события.

— Джонамо? Кто это?

— Инопланетянка, Сарп.

— Что? Как вы сказали? Повторите!

— Да, я с другой планеты, — послышался в сознании Сарпа мелодичный голос.