- Это правда. Отец еще ничего - очень глуп и собою урод, сестры тоже ужасные провинциалки и очень глупы и гадки, но мать - эта Архиповна, я не знаю, с чем ее сравнить! И как в то же время дерзка: даже мне наговорила колкостей; конечно, над всем этим я смеюсь в душе, но во всяком случае знакома уже больше не буду с ними.

- Но что же я должен предпринять? - возразил Хозаров.

- Не знаю. Entre nous soit dit*, вам остается одно - увезти.

______________

* Между нами будь сказано (франц.).

- Увезти? Да, это правда!

- Непременно увезти, - подхватила Мамилова. - Вы даже обязаны это молоденькое существо вырвать из душной атмосферы, которая теперь ее окружает и в которой она может задохнуться, и знаете ли, как вам обоим будет отрадно вспомнить впоследствии этот смелый ваш шаг?

- Знаю, Варвара Александровна, очень хорошо знаю; но теперь еще покуда есть препятствие для этого.

- Для любви не может быть препятствия, не может быть препон; ну, скажите мне, в чем вы видите препятствие?

- Препятствие в том отношении, если жена моя после будет чувствовать раскаяние, будет укорять меня.

- Никогда! Парирую моею жизнью, никогда. Женщины раскаиваются только в тех браках, в которые они вступают по расчету, а не по любви. В чем ваша Мари будет чувствовать раскаяние?

- Конечно...

- Нет, вы скажите, в чем и почему именно она будет раскаиваться?

Герой мой не нашел, что отвечать на этот вопрос. Говоря о препятствии, он имел в виду весьма существенное препятствие, а именно: решительное отсутствие в кармане презренного металла, столь необходимого для всех романических предприятий; но, не желая покуда открыть этого Варваре Александровне, свернул на какое-то раскаяние, которого, как и сам он был убежден, не могла бы чувствовать ни одна в мире женщина, удостоившаяся счастья сделаться его женою.

Приехав домой, Хозаров имел с Татьяной Ивановной серьезный разговор и именно в отношении этого предмета, то есть, каким бы образом достать под вексель презренного металла. Сообразительная Татьяна Ивановна первоначально стала в тупик.

- Ах, боже мой! - воскликнула она потом голосом, исполненным радости и самой тонкой и далекой прозорливости. - Ах, боже мой! - повторила она. Совсем из головы вон! Нельзя ли напасть на Ферапонта Григорьича? Их человек мне сказывал, что они отдают капитал в верные руки.

- Но даст ли он? - заметил недоверчиво Хозаров.

- Да отчего бы, как я по себе сужу, не дать? Вы, вероятно, как женитесь, так не возьмете на свою совесть.

- Конечно, но, знаете, он, как я мог заметить, должен быть ужасный провинциал: пожалуй, потребует залога, а где его вдруг возьмем? У меня есть и чистое имение, да в неделю его не заложишь.

- Это, пожалуй, может случиться, - заметила Татьяна Ивановна, - нынче в этаких случаях ужасно стало дурно: прежде, когда я жила в графском доме, я в один день достала, у одной моей знакомой, десять тысяч, а нынче десять рублей напросишься. Но что за дело - попробуйте!

- Именно попробую, и попробую сейчас же, - сказал Хозаров, вставая.

- Что ж? Можно и сейчас, - подтвердила Татьяна Ивановна, - он дома; только чай еще начал пить.

Герой мой, довольно опытный в деле занимания денег, решился действительно тотчас же приступить к этому делу. С этою целью, одевшись сколько возможно франтоватее, он, нимало не медля, отправился к старому милашке Татьяны Ивановны и застал того за самоваром.

- Честь имею представиться, - сказал, входя, Хозаров.

- А! Наше вам почтение, - отвечал Ферапонт Григорьич.

- Я давно желал иметь честь быть у вас и засвидетельствовать вам почтение, но, знаете, столица... удовольствия... дела... По крайней мере теперь, если я буду не в тягость...

- Помилуйте-с... ничего... прошу покорно садиться... не угодно ли чаю?

- Благодарю, я пил. Как вы проводите время?

- Понемногу. Вы, кажется, к.....ий помещик?

- Точно так, то есть имение мое там, но сам я живу редко.

- Большое ваше имение?

- Нельзя сказать, что большое: пятьсот душ.

- А... однако пятьсот душ. А здесь вы изволите по каким причинам проживать?

- Как вам сказать? Я живу теперь здесь по причинам, если можно так выразиться, сердечным: я женюсь!

- В брак изволите вступать? А... доброе дело: нашего полка прибудет. Я сам также женатый человек, пятнадцать лет живу семьянином.

В дальнейшем затем разговоре Хозаров, видимо, старался подделаться под тон помещика. Он расспросил его подробно о его семействе и сам о своем тоже рассказал довольно подробно; переговорили и об охоте, и о лошадях, и о каком-то общем знакомом Вондюшине, который, по мнению обоих собеседников, был прекрасный человек для общества, но очень дурной для себя. По позднейшим сведениям, которые имел Хозаров об этом прекрасном для общества человеке, сей последний был в таком жалком положении, что для пропитания своего играл на гитаре и плясал по трактирам.

Герой мой заметно начал нравиться Ферапонту Григорьичу своими интересными разговорами.

- Я к вам имел бы одну маленькую просьбу, - начал довольно смело Хозаров после нескольких минут молчания.

- В чем могу служить? - спросил помещик.

- Вы, кажется, имеете свободные деньги?

- То есть как деньги? - спросил удивленный Ферапонт Григорьич.

- По случаю женитьбы я имею надобность в деньгах; не можете ли вы мне ссудить тысячи три на ассигнации? - проговорил Хозаров опять довольно смело, устремив на соседа испытывающий взор, так что тот потупился.

- С большим бы удовольствием, но я не имею денег, - отвечал, придя несколько в себя, Ферапонт Григорьич.

- Может быть, вы сомневаетесь, - начал снова Хозаров, - так как я еще имею честь так мало времени пользоваться вашим знакомством, но я могу представить вам поруку.

- Нет-с... помилуйте, вовсе не потому; но я вовсе не имею денег, и даже сам бы у вас с большим удовольствием занял.

- Но это, сами согласитесь, Ферапонт Григорьич, пустячная сумма, я могу вам представить благонадежную поруку и дать хорошие проценты.

- Помилуйте-с... я не понимаю, к чему вы так беспокоитесь; честью моей заверяю, что я не имею денег.

- Но как же мне говорили?

- Вероятно, с вами пошутили?

- Как же пошутили: подобными вещами не шутят.

- Нет-с, иногда шутят, мало ли есть проказников. Да не хозяйка ли вам наврала? Она ужасная врунья... Не прикажете ли трубки?

- Благодарю... я курил, позвольте вам пожелать покойной ночи.

- Уже?

- Спать пора.

- Не смею удерживать, благодарю за посещение; завтрашний день постараюсь быть у вас.

- Весьма много обяжете. До приятного свидания.

- И с моей стороны также, - проговорил помещик, раскланиваясь.

"Этакий, подумаешь, московский франт, - сказал он сам себе по уходе Хозарова. - Видишь, на каких колесах подъехал: дай ему, чу, денег пустячную сумму, три тысячи рублей, а самому, я думаю, перекусить нечего. Ну, Москва!.. Этакий здесь отчаянный народ... приломил к совершенно незнакомому человеку и на горло наступает; дай ему денег взаем; поручителя, говорит, представлю; хорош должен быть поручитель; какой-нибудь франт без штанов! Ай да Москва! Нечего оказать - бьет с носка!.. Удивительно, какой здесь смелый живет народ!"

- Это такой скотина ваш Ферапонт Григорьич, - сказал Хозаров, входя к Татьяне Ивановне, - что уму невообразимо! Какой он дворянин... он черт его знает что такое! Какой-то кулак... выжига. Как вы думаете, что он мне отвечал? В подобных вещах порядочные люди, если и не желают дать, то отговариваются как-нибудь поделикатнее; говорят обыкновенно: "Позвольте, подумать... я скажу вам дня через два", и тому подобное, а этот медведь с первого слова заладил: "Нет денег", да и только.

- Скажите, какой странный человек, - сказала Татьяна Ивановна. - Я и прежде замечала, должен быть скупец, и скупец жадный.

- Он мало, что скупец, он человек, нетерпимый в обществе. Мне очень жаль, что я ходил к нему, а все по милости вашей.