Спустя два дня после нашего разговора с Хашимом я приехал утром во дворец и узнал, что отец Хашима умер и я должен немедленно ехать к нему.

Прибыв к дому Хашима, как положено, со свитой, я был встречен матерью Хашима и его многочисленными сестрами. Они неимоверно суетились вокруг меня, хотя им более пристало хранить траур по отцу, и бесконечно говорили о "великой чести", оказанной памяти отца Хашима. Он умер скоропостижно, после нескольких дней болезни, и эта неожиданная потеря особенно тяжела для родных.

Родственники мужчины омыли его тело в мечети недалеко от дома, а меня попросили присутствовать только на кладбище. По традиции, в арабских странах умершего хоронят в тот же день, но женщины обычно не присутствуют при захоронении. Хашим с братьями и дядьями уже был на кладбище, я же со своим эскортом держался от них на почтительном расстоянии. Тело отца Хашима завернули в белый холщовый саван и опустили в могилу, ногами на юг, туда, где Мекка. Я гадал, был ли среди этих людей хоть один друг Хашима из госбезопасности, но определить это было невозможно. Все они обучены быть неразличимыми среди толпы.

Я вернулся в дом. Через несколько минут Хашим увел меня в комнату, где мы с ним остались одни. Его сестра принесла нам чай и тут же удалилась.

- Смерть отца была мучительной, - помолчав несколько минут, сказал мне Хашим.

- Я понимаю, что ты чувствуешь, Хашим, - ответил я. - Мой отец умер семнадцать лет назад, но мы с ним были очень близки. Мне до сих пор его не хватает.

Хашим понимающе молчал, но я чувствовал, что он увел меня сюда не случайно. Очевидно, есть вопросы, которые он хочет обсудить только со мной наедине. Даже его братья мало знали о его жизни на службе в госбезопасности.

- Мой отец был простым, но гордым человеком. Он был честен. Меня тревожит то, что теперь он узнает о многих вещах, которые я натворил.

- Что же ты такого натворил, Хашим?

- Я офицер, Микаелеф. По долгу службы я делал много того, что позорит меня и память моего отца.

- Я не думаю, что ты чем-нибудь удивишь меня, - искренне ответил я ему, - но, если это облегчит твою душу, я готов выслушать тебя.

- Я даже не знаю, с чего начать, - признался он. - Например, был такой случай лет восемь назад, за год до того, как я был переведен во дворец. Я был в отряде, где допрашивали двух пленных курдов. Это было связано с покушением на Саддама. Мы понятия не имели, виновны или невиновны эти два курда, но у нас были верные сведения о том, что они знали, кто участвовал в организации покушения. Я стоял рядом с одним из курдов, которого привязали к доске и медленно опускали в ванну с серной кислотой.

Я знал, что случается с человеком, когда его подвергают такому испытанию. Но мне странно было слышать, что такой закаленный сотрудник безопасности, как Хашим, до сих пор находится под этим страшным впечатлением.

- Сначала растворились и исчезли ступни ног, затем сами ноги, продолжал Хашим, - было трудно разобрать, что бормотал в ванне этот человек, но я готов поклясться, что он начал нам все рассказывать. Он выкрикивал имена некоторых заговорщиков, но это ему не помогло. Когда же кислота начала разъедать его гениталии, веревка стала опускаться медленнее, чтобы он успел все рассказать, но он потерял сознание и через несколько секунд умер.

Я подумал, что Хашим никогда не рассказывал мне об этом случае. Это говорило о потрясении, связанном со смертью отца. Ничто в моем прошлом не вызывало в памяти таких страшных демонов, какие мучили Хашима. И тем не менее я его понимал, сочувствовал его беспощадному самобичеванию.

- Сколько раз ты повторял мне, что цель оправдывает средства? напомнил я ему.

- Говорить легко, Микаелеф. Я уже вижу, с каким презрением смотрит на меня мой отец. Я чувствую это вот здесь. - Он указал на грудь.

- А что ты можешь поделать? Уйти из безопасности?

- Нет. Меня сразу же заподозрят в тысяче заговоров. Я не знаю, что делать.

Я верил искренности его раскаяния, но не спешил утешать и снимать тяжесть вины с его совести. Мне казалось, что если его немного помучит раскаяние, то это пойдет ему только на пользу.

- Мы, возможно, ещё поговорим об этом, Хашим, - сказал я. - Я помогу тебе облегчить свою совесть. А сейчас возвращайся к семье. А мне надо в Кербелу.

Абдулле я позвонил заранее. Когда я приехал, мы обнялись и крепко расцеловались в обе щеки.

Оставшись наедине с Абдуллой в тот вечер, я поведал ему обо всем, что произошло за то время, что мы с ним не виделись, а затем поспешил раскрыть истинную цель моего приезда.

- Что ты думаешь о Саддаме Хусейне?

- Что за вопрос, Миклеф? - спросил Абдулла, улыбаясь. - Я считаю, что он замечательный.

Сарказм в его голосе заставил меня продолжить.

- Мне надо тебе кое-что рассказать, Абдулла, но это глубокая тайна. То, что сейчас я тебе скажу, должно остаться строго между нами.

- Ты меня оскорбляешь, Миклеф, если думаешь, что я могу предать твое доверие.

- Вот уже несколько лет, как я работаю против него.

- Да поможет нам Аллах! - Абдулла был ошарашен. - Это правда?

- Да, правда. Я работаю с людьми, чья единственная цель в жизни убить Саддама. Разумеется, я не могу сказать тебе, что это за люди.

- Конечно, но среди них твои шурины, Миклеф.

Я вздохнул от отчаяния и разочарования. Оказывается, Абдулла куда лучше подготовлен к этой игре в шпионаж, чем я, хотя его проницательность всегда была мне известна. Несколько лет назад он высказывал сомнение относительно семейства аль-Рабака.

- Из братьев аль-Рабака жив только Латиф. Ты сам можешь сделать вывод, Абдулла.

Но он тут же постарался разуверить меня.

- Твои опасения беспочвенны. Твой секрет надежно охраняется. Я не последователь Саддама Хусейна. - Подумав немного, он спросил: - Почему ты мне все это рассказываешь именно сейчас? Ведь есть на это причина?

Я поколебался, прежде чем ответить.

- Мне нужен кто-то в качестве связного. Здесь есть элемент риска, и я ни словом не упомяну об этом, если ты чувствуешь, что не можешь или не хочешь помочь. И, - добавил я с иронией, - не обвиню тебя.

- Что ты имеешь в виду, говоря о связном? Что я должен делать?