Бетанкур пожертвовал свои юные годы разгадке неподатливых тайн вселенской гармонии, разгадывал он их, применяя астрономию, астрологию, кабалистику чисел, формулу передачи мыслей на расстояние, глубокое дыхание и тренировку воли к победе, все это он подкреплял изучением новейших американских теорий личного самоусовершенствования, кое-какими замысловатыми магическими ритуалами и тщательным подбором доктрин самых разных школ восточной философии, увлечение которыми время от времени охватывает всю Калифорнию. И так вымостил Истинный Путь - на путь этот можно было наставить любого, а уж дальше всякий неофит уверенными стопами невозбранно шел прямо к Успеху; Успех, можно сказать, плыл в руки, давался сам собой без всяких усилий, кроме разве что приятных; Успех этот вмещал в себя высочайшие духовные и эстетические достижения, не говоря о материальном вознаграждении, и немалом. Богатство, разумеется, не было пределом стремлений; само по себе оно вовсе не означало Успеха, но, конечно же, оно неназойливо сопутствовало всякому подлинному успеху... Во всеоружии этих теорий Бетанкур лихо понес Карлоса. Карлос никогда не считался с вечными законами. Свои мелодии он сочинял, не давая себе труда вдуматься в глубиннейший смысл музыки, а ведь в основе ее лежит гармония сфер... Не счесть, сколько раз он, Бетанкур, предостерегал Карлоса. И все без толку. Карлос сам навлек на себя погибель.

- И вас я тоже предостерегал, - сказал он озабоченно. - Не счесть, сколько раз я задавался вопросом, почему вы не хотите или не можете причаститься этих тайн - подумайте только, какая сокровищница открылась бы вам... Когда обладаешь научной интуицией, тебе нет преград Руководствуясь одним интеллектом, вы обречены терпеть неудачи,

- Ты обречен терпеть неудачи, - без конца твердил он недалекому бедолаге Карлосу.

- Карлос стал законченным неудачником, - сообщал он всем.

Теперь он чуть ли не любовно взирал на дело рук своих, но по Карлосу, пусть он выглядел и опустившимся и поникшим, видно было, что в свое время он славно поработал и не собирается ставить на себе крест. Аккуратная щуплая фигурка с узенькой спинкой принимала изящные позы, чересчур красивые узенькие ручки мерно мотались на бестелесных запястьях. Я припомнила, скольким Бетанкур был обязан Карлосу в прошлом: отчаянный добряк нерасчетливо взвалил на хрупкие плечи Бетанкура непосильный груз благодарности. Бетанкур запустил в действж весь механизм законов вселенской гармонии, имеющийся в его распоряжении, дабы с их помощью отомстить Карлосу Работа подвигалась медленно, но он не сдавался.

- Успех, неудача, я, признаться, не понимаю, что вы обозначаете этими словами, и никогда не могла понять, - наконец не стерпела я.

- Конечно, не могли, - сказал он. - И в этом ваша беда.

- Вам бы надо простить Карлоса... - сказала я.

- Вы же знаете, что я никого ни в чем не виню, - совершенно искренне сказал Бетанкур.

Пока Карлос здоровался со мной, все поднялись из-за стола и через разные двери потекли из комнаты. Карлос говорил о Хустино и его невзгодах с насмешливой жалостью.

- Чего еще ожидать, когда заводят шашни в кругу семьи?

- Не будем об этом сейчас, - оборвал его Бетанкур. И гнусаво, дребезжаще хихикнул.

- Если не сейчас, так когда же? - сказал Карлос, он вышел вместе со мной. - Я сложу corrido {народную балладу (исп.).} о Хустино и его сестренке. - И он чуть не шепотом запел, подражая уличным певцам, сочиняющим баллады на заказ, - точь-в-точь тем же голосом, с теми же жестами:

Ах, бедняжка Розалита

Ветрена, и потому

Сердце пылкое разбила

Ты братишке своему.

Ах, бедняжка Розалита,

Вот лежит она, прошита

Сразу пулями двумя...

Так что, юные сестрицы,

Не давайте братцам злиться,

Не сводите их с ума.

- Одной пулей, - Бетанкур погрозил Карлосу длинным толстым пальцем, одной!

- Хорошо, пусть одной! - засмеялся Карлос. - Какой придира, однако! Спокойной ночи!

Кеннерли и Карлос рано ушли к себе. Дон Хенаро весь вечер играл в бильярд со Степановым и неизменно оказывался в проигрыше. Дон Хенаро отлично играл на бильярде, но Степанов был чемпион, неоднократно брал всевозможные призы, так что потерпеть от него поражение было не постыдно.

В продуваемом сквозняками зале верхнего этажа, переоборудованном в гостиную, Андреев, отключив приставку, пел русские песни, а в перерывах, припоминая, какие еще песни он знает, пробегал руками по клавишам фортепиано. Мы с доньей Хулией слушали его. Он пел для нас, но в основном для себя, с той же намеренной отключенностью от окружающего, с той же нарочитой отрешенностью, которые побуждали его все это утро рассказывать нам о России.

Мы засиделись допоздна. Встретившись глазами со мной или с Андреевым, донья Хулия не забывала улыбнуться, частенько прикрыв рот рукой, зевала, китайский мопс посапывал, развались на ее коленях.

- Вы не устали? - спросила я ее. - Мы не слишком поздно засиделись?

- Нет, нет, пусть поет. Терпеть не могу ложиться рано. Если можно посидеть попозже, я никогда не иду спать. И вы не уходите!

В половине первого Успенский призвал к себе Андреева, призвал и Степанова. Он не находил себе места, его лихорадило, тянуло разговаривать. Андреев сказал:

- Я уже послал за доктором Волком. Лучше захватить болезнь в самом начале.

Мы с доньей Хулией заглянули в бильярдную на первом этаже - там дон Хенаро пытался уравнять счет со Степановым. В окнах торчали головы индейцев; перегнувшись через подоконники, они молча наблюдали за игрой, их громадные соломенные шляпы сползали им на нос.

- Значит, ты сегодня не едешь в Мехико? - спросила мужа донья Хулия.

- С какой стати мне туда ехать? - не поднимая на нее глаз, ни с того ни с сего ответил он вопросом на вопрос.

- Да так, мне подумалось - вдруг ты поедешь, - сказала донья Хулия. Спокойной ночи, Степанов, - сказала она, черные глаза ее мерцали из-под удлиненных серебристо-голубыми тенями век.

- Спокойной ночи, Хулита, - сказал Степанов, его открытая улыбка северянина могла означать что угодно и не означать решительно ничего. Когда Степанов не улыбался, его выразительное, энергичное лицо суровело. Улыбался он с обманчивой наивностью, как мальчишка. Но кем-кем, а наивным он никак не был; и сейчас он веселился над нелепой фигуркой, будто забредшей сюда из кукольной театра, необидно, как веселятся только в добрых книжках. Уходя, донья Хулия искоса метнула на него сверкающий взгляд заимствованный из арсенала голливудских femmes fatales {роковых женщин (франц.).}. Степанов не отрывал глаз от своего кия, словно изучал его в микроскоп. Дон Хенаро, бросив: "Спокойной ночи", в злобе кинулся вон из комнаты на скотный двор.