Бахрушин по вечерам, запираясь с бухгалтером, подсчитывал предстоящие затраты по переселению на Ленивый увал.

Днем и ночью на Ленивом увале шла стройка. Работали пришлые и свои. Все, начиная с главного агронома Сметанина и секретаря парткома Дудорова, хоть по два часа да трудились на увале.

Дом приезжих стал конторой строительства. Как будто и не жили в нем гости из Америки. Только тесовый туалет с архитектурными излишествами в виде вырезанных петушков и деревянного кружева давал повод бахрушинским острякам для соленых шуток о том, что на родной земле Трофим все же оставил кое-что, являющееся самой короткой характеристикой его личности.

А Тейнер продолжал хорошо звучать в Бахрушах. И не только фотографическими снимками, раздаренными в колхозе, не только памятными встречами, но и своим именем. "Тейнером" почему-то называли теперь большой прицеп. Прозвище "Тейнер" получил пришлый проворный каменщик-весельчак. "Тейнером" называли и киносъемочную камеру, которую он подарил Андрею Логинову.

Приезд американских гостей, казавшийся еще недавно событием, стал теперь маленьким эпизодом в жизни колхоза.

Строительство поглотило все.

Строительство живо касалось всех и каждого. Строились и перестраивались заново перевозимые на увал жилища людей.

Не обошлось и без драм. Бахрушинцы хотя и переезжали всего лишь на другой берег Горамилки, но покидали с грустью привычные дворы, где жили многие годы их отцы и матери, деды и бабки. Каждый куст, камень, колодец на дворе вдруг становился дорог.

Мало ли что в Новом Бахрушине будут на улицах водоразборные колонки, а по желанию можно провести за свой счет воду в дом; люди привыкли ко вкусу воды из своего колодца. Ломка русской печи - большое событие. Дедушка спал на ней. Мальчиком или девочкой играли они на печке в студеные дни. А теперь кирпичи да мусор.

В городе с лёгкой душой меняются обжитые старые квартиры на новые, а в деревне возникает масса причин, заставляющих не только вздыхать, а иногда и выть на всю улицу, оплакивая старую, съеденную зеленым мхом, лишайником тесовую крышу.

До Тейнера ли теперь, тем паче до Трофима ли в Бахрушах.

Петр Терентьевич тоже, может быть, не вспоминал бы о Трофиме, но его беспокоило, что тот сбежал, не только не простившись, но даже не написав благодарственного письма хотя бы для проформы. И если он не сделал этого, то не увез ли он камень за пазухой. Злой силе ничего не стоит подбить Трофима на подлое дело. И он, продажная душа, выищет самое худое в Бахрушах. Хоть бы тот же, ныне снесенный, старый коровник с лозунгом "Перегоним Америку". Или босого Тудоева, вздумавшего косить перед аппаратом... Вот тебе и наглядные картины колхозного строительства первого года семилетки! Ничем ведь не брезгуют прислужники "холодной войны".

LV

Когда первый ранний снежок, падая на талую землю, пугал зимой, забеливая поля, лес и крыши, пришло письмо из Америки. Его принесла Ариша и без обиняков сказала:

- Волк подал голос...

Это письмо, как и первое, было напечатано на пишущей машинке. Но на другой, хотя также по всем правилам и без ошибок.

Вот оно:

"Октября 31 дня 1959 года,

город Нью-Йорк

Когда ты, проклявший меня брат, и ты, дважды обманутая мною первая и последняя жена Дарья Степановна, получите это письмо, меня уже, наверно, здесь не будет.

Ты добился своего. Теперь в моей душе пусто, как в старом погребе. Я расстался с чертовой мельницей, где черти проигрывают друг друга в карты, но я не вышел из игры стриженым дураком и рассчитался со всеми сполна и в полную силу. И, само собой, с Тейнером.

Тейнер не схотел мне отдать половину того, что он должен был получить за меня и за мою встречу с тобой.

Но я не из тех котят-подслепышей, которых можно обсчитать хотя бы на один цент. Я заявил шефу компании о своем отказе признавать правдой тейнеровское "аллилуйя" колхозу имени Коммунистического труда, которому Тейнер, может, и не сознавая того, присягнул на воскресной гулянке в дальнешутёмском лесу под влиянием водки и своего друга по реке Эльбе коммуниста Стекольникова Ф.П.

Пожалевший половину своих доходов Тейнер потерял все. С него стали взыскивать задатки, которые он нахватал перед поездкой в Россию, и предложили книжку о Бахрушах написать мне. А так как я книг никогда не писал, то ее написал другой человек с моих слов.

Не скажу, что эта книжка придется по душе тебе, или Дудорову, или господину Стекольникову. И не скажу, что в ней нет перехлесту против правды. Я не вникал в это, я даже не перечитывал полностью того, что они написали. Не все ли равно? Не я, так другой перехлестнет. Но если перехлестнет другой, так он и получит за это деньги. Так лучше уж я. Коли уж волк, так и выть мне по-волчьи, да я и не мог отказаться от денег, которые положили передо мной сразу же, как я подписал каждую страницу книги под названием "Как они перегоняют Америку". Деньги мне были нужны, чтобы рассчитаться со всеми, кто обидел меня. На эти деньги я купил у Эльзы ферму. Я сказал ей, что хочу умереть хозяином фермы, которая так и так достанется Анни. И Эльза поверила мне. А через неделю я продал ферму молодому живоглоту. И у Эльзы нет теперь фермы, нет тополей и нет даже спальни. И нет меня, главного колеса. Ничего нет. Только деньги. Я рассчитался ими с лихвой за все ее милости ко мне и за то, что она выпила мою жизнь. Ей, как и Тейнеру, теперь будет над чем подумать.

Я еще не знаю, где мне осесть. Пока живу по отелям. Может, подамся в Швецию, где, говорят, горы схожи с Уральскими. А может, поселюсь в Англии. На прожитье у меня теперь есть, и еще останется, чем моему внуку Сергею помнить своего деда, серого волка. Ему я послал видимо-невидимо игрушек и забав. Не захотите отдать - ваше дело. Только зачем ребенка лишать радости? Можете не говорить, что это все от меня. Дед Мороз, в конце концов, мог все это принести ему. А игрушки ценные. На двести тридцать шесть долларов. И часы там же.

Вот и все.

Считайте меня - кем вам лучше считать. Теперь мне все равно. Потому что я умер для вас теперь окончательно и бесповоротно.

К сему Трофим Т. Бахрушин".

Прочитав письмо, Петр Терентьевич позвал Сашуню и велел ей до буквы, до точки снять точную копию и передать ее потом ему вместе с письмом.

Когда Бахрушин читал письмо Трофима, ему казалось, что оно снова выбьет его из колеи жизни. Этого не случилось. Он всего лишь спросил себя: "А чего еще можно было ожидать от него, бесстыдно кичащегося своей собственной грязью? Чего? Но как сопоставить это письмо с письмом в Верховный Совет? Пусть оно не подписано, но ведь диктовал-то его один и тот же человек..."

Это не умещалось в сознании Петра Терентьевича. Это было подлее всех подлостей, какие он мог себе представить.

LVI

Как хорошо бы сейчас побывать в Америке и своими глазами увидеть то, что так необходимо для завершения романа! Разыскать Эльзу, поговорить с ней. Узнать, что думает она о Трофиме. Интересно знать, как вел себя Юджин, зять Трофима по его падчерице Анни. Не остался же он чурбан чурбаном, когда старый волк лишил их фермы. Это все никак не обеднило бы последних глав. Но кто чем располагает, тем он и располагает.

Будем ждать вместе с Петром Терентьевичем и Стекольниковым письма от Тейнера. А они его ждут.

- Но хоть что-то он мог написать! - говорил Федор Петрович Бахрушину. - Не оказался же он, как и этот...

- Ни при каких обстоятельствах, - перебил его Петр Терентьевич. - За это я ручаюсь головой.

Бахрушин не ошибся и на этот раз. От Тейнера пришло письмо. С первых же строк письма Тейнер предстал как живой. Письмо будто говорило его голосом:

"Алло, Федор! Алло, дорогой Федор Петрович, товарищ Стекольников! Не держись за стул и выполощи рот от всех нехороших слов по моему адресу, которые у тебя навязли в зубах.

Дорогой Федор! Я не могу портить людям настроение моими письмами. Пусть это делают другие. Я всегда хочу нравиться.