- Здравствуйте, Михайло Сергеич!

- Здравствуйте, - отвечал тот.

Глубокое презрение послышалось Калиновичу в мягком голосе приятеля. Не зная, как далее себя держать, он стал около. Белавин осмотрел его с ног до головы.

- Мне нужно еще возвратить деньги ваши, - проговорил он и вынул из кармана посланный билет к Настеньке.

Калинович не нашелся ничего более сделать, как взять и торопливо положить его в карман. Белавин в свою очередь тоже потупился. Ему самому, видно, совестно было исполнение подобного поручения.

Калинович между тем не отходил и как-то переминался.

- Что же, как же? - говорил он. Но Белавин уж более не обращал на него внимания и обратился к господину с бородой:

- Вы давеча говорили насчет Чичикова, что он не заслуживает того нравственного наказания, которому подверг его автор, потому что само общество не развило в нем понятия о чести; но что тут общество сделает, когда он сам дрянь человек?

- Оно, может быть, удержало бы его, - проговорил господин с бородой.

- А у нас, напротив, всюду наплыв, чтоб покачнуть человека, - вмешался скромно Калинович.

- Гм! Наплыв! - произнес с усмешкою Белавин. - Не в наплыве тут дело натуришка гадкая! И что такое в подобных людях сознание? Китайская тень, поставленная сбоку воспитанием, порядочным обществом! Вот он, может быть, и посмотрит иногда на нее, как будто бы испугается, а природные инстинкты все-таки возьмут свое. В противном случае можно дойти до ужасного заключения, что в самом деле совесть - дело условное. Прирожденное человеку добро всегда непосредственно, помимо воли его выражается. Начиная с самых развитых до самых варварских обществ, мы видим мучеников чести и добра. Зрячего слепые не собьют, а он их за собой поведет. А когда этого нет, так и нечего на зеркало пенять: значит, личико криво! - заключил Белавин с одушевлением и с свободой человека, привыкшего жить в обществе, отошел и сел около одной дамы.

Калинович был уничтожен. Он очень хорошо понимал, что Белавин нарочно усиливал речь, чтоб чувствительней уколоть его.

- Баронесса вас просит, - сказал, быстро подходя к нему, поручик Шамовский.

- А! - произнес Калинович, обводя бессмысленно глазами залу.

- Она там, во второй гостиной, - подхватил поручик. - Не угодно ли, я вас провожу?

Калинович пошел за ним.

- Я здесь все проулочки знаю, - продолжал самодовольно поручик, действительно знавший расположение всех знакомых ему великосветских домов до мельчайших подробностей.

В небольшой уютной комнате нашли они хозяйку с старым графом, выражение лица которого было на этот раз еще внушительнее. В своем белом галстуке и с своими звездами на фраке он показался Калиновичу статуей Юпитера, поставленной в таинственную нишу. Как серна, легкая и стройная, сидела около него баронесса.

- Вот он! - проговорила она, указывая на входящего Калиновича.

Герой мой отдал вежливый поклон.

- Я вас, кажется, видал у теперешней вашей супруги? - проговорил старик.

- Точно так, ваше сиятельство, я имел честь встретиться там с вами раз, - отвечал Калинович.

- Присядьте тут поближе к нам, - сказала ему баронесса.

Калинович сел.

- Баронесса мне говорила, - начал старик, - что вы желали бы служить у меня.

- Если б только, ваше сиятельство, позволили мне надеяться... - начал было Калинович, но граф перебил его кивком головы.

- Она объяснила мне, - продолжал он, - что вы не нуждаетесь в жалованье и желаете иметь более видную службу.

- Я более чем обеспечен в жизни... - подхватил Калинович, но старик опять остановил его наклонением головы.

- Вы, однако, литератор, пишете там что-то такое...

- Да, я писал.

- Все это ничего, прекрасно; но все-таки, когда поступите на службу, я буду просить вас прекратить это. И вообще вам, как чиновнику, как лицу правительственному, прервать по возможности сношения с этими господами, которые вообще, между нами, на дурном счету.

Калинович ничего на это не возразил и молчал.

- С Александром Петровичем вы познакомили их? - обратился старик к баронессе.

- Нет еще, но представлю, - подхватила та.

- Да, представьте; это лучше будет, и скажите, что вы уже мне говорили и что я желаю, чтоб он напомнил мне завтра.

- Merci, - проговорила баронесса.

Старик отвечал ей на это только улыбкою, и затем между ними начался разговор более намеками.

Калинович понял, что он уж лишний, и вышел.

Белавин не выходил у него из головы. "Какое право, - думал он, - имеют эти господа с своей утопической нравственной высоты третировать таким образом людей, которые пробиваются и работают в жизни?" Он с рождения, я думаю, упал в батист и кружева. Хорошо при таких условиях развивать в голове великолепные идеи и в то же время ничего не делать! Палец об палец он, верно, не ударил, чтоб провести в жизни хоть одну свою сентенцию, а только, как бескрылая чайка, преспокойно сидит на теплом песчаном бережку и с грустью покачивает головой, когда у ней перед носом борются и разрушаются на волнах корабли. Худ ли, хорош ли я, но во мне есть желание живой деятельности; я не родился сидеть сложа руки. И неужели они не знают, что в жизни, для того чтоб сделать хоть одно какое-нибудь доброе дело, надобно совершить прежде тысячу подлостей? И наконец, на каком основании взял этот человек на себя право взвешивать мои отношения с этой девочкой и швырять мне с пренебрежением мои деньги, кровью и потом добытые для счастья этой же самой женщины?"

Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.

- Monsieur Белавин! - крикнул он, подбегая к перилам. - Возьмите деньги. Ни вы мне возвращать, ни я их оставить у себя не имеем права.

- Полноте; оставьте уж у себя! - отозвался Белавин и хлопнул выходными дверями.

Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать своему врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица - и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин...

Покуда все эти благоразумные мысли смиряли чувства злобы в душе Калиновича, около него раздался голос хозяйки:

- Monsieur Калинович, где вы? Досадный! Пойдемте; я вас представлю вашему директору. Я сейчас уж говорила ему, - произнесла баронесса и взяла его за руку.

Калинович последовал за ней.

- Я посажу вас в партию с ним - проиграйте ему: он это любит.

- Любит? - спросил Калинович насмешливым голосом.

- Любит; ужасно черная душа! - отвечала хозяйка.

- Monsieur Калинович, Александр Петрович! - произнесла она, подходя к известному нам директору.

- Мы уж знакомы, - произнес тот, протягивая Калиновичу руку.

- Знакомы? - спросила баронесса у Калиновича.

- Я имел честь быть раз у его превосходительства, - отвечал тот.

- Стол ваш, господа, в гостиной, - заключила хозяйка и ушла.

Директор и Калинович, как встретившиеся в жизни два бойца, вымеряли друг друга глазами.

- Вы женились? - произнес директор первый.

- Да, вот жена моя, - отвечал Калинович, показывая директору на проходившую с другой дамой Полину, которая, при всей неправильности стана, сумела поклониться свысока, а директор, в свою очередь, отдавая поклон, заметно устремил взор на огромные брильянты Полины, чего Калинович при этом знакомстве и желал.