- Передай хану, что я еду за тобой, - отвечает он гонцу, совсем еще юноше. - Только соберу кое-какие долги.

На лице гонца непочтительная ухмылка. Чего же еще можно ждать от торгаша? Он вздыбливает коня, который картинно поворачивается на задних ногах.

Никитин зовет Хасана.

Собираться приходится незаметно: совсем рядом с повозкой азартно подкидывают кости четверо воинов, которые слышали разговор с гонцом, мимо то и дело снуют знакомые мусульмане. Пока Хасан заворачивает в шелк несколько отобранных Никитиным книг и кое-какую снедь, сам Афанасий присаживается к игрокам.

Жадные коричневые руки перетряхивают кости. Четыре пары глаз провожают их взлет и падение.

Афанасий бросает на землю блестящий динар. Глухой стук монеты прерывает яростный спор. Игроки не сразу понимают, в чем дело. Но понемногу злые лица расплываются в улыбках, круг раздвигается. Настоящий динар! Ведь пока что игра велась на будущую добычу. Конечно, азарт велик и здесь, но проигравший может обмануть, погибнув в бою. Купец же не обманет! Он рассчитается сразу. Динар за динаром ставит Афанасий. Краем глаза он заметил: Хасан уже отдалился от повозки, затерялся за шатрами. Скоро он перейдет линию стражи. Там, возле бамбуковой рощи, он будет ждать... Руки невольно дрожат, и как назло Афанасий выигрывает. Проклятые динары! Этот выигрыш может погубить все. Ведь с деньгами не уходят.

Никитин бросает кости... Два и три... Один и четыре... Один и два... Наконец-то!

Выложив проигрыш, Афанасий разводит руками и встает. Он больше играть не может. Так недолго и разориться.

Довольные воины утешают его, смеются. Никитин озабоченно смотрит вокруг. Пропал раб. Надо его найти. Не посмотрят ли почтенные за повозкой? Он скоро вернется... Почтенные согласно галдят, кивают. Ходжа может быть уверен, что с его добром ничего не случится.

"Что-нибудь украдут!" - понимает Никитин, но теперь это ему безразлично.

Он идет через лагерь мимо костров, среди занятых своими делами воинов, делая вид, что ищет кого-то. Шатер нукера: перед ним на шесте конский хвост... Группа хохочущих бородачей... Конник, натачивающий саблю... На каждом шагу ему мерещатся знакомые лица. Он ощущает в груди тошнотворный холодок.

- Стой!

Это линия стражи. Воин в шлеме, со щитом и копьем показывает, чтобы он подошел. Никитин неторопливо подходит. Ему нужно нарубить бамбук. Вот его топорик. Воин равнодушно кивает, поворачивается спиной. Никитин с пересохшим горлом глядит на желтый, украшенный серебряными бляхами щит за этой широкой бесстрастной спиной. Потом, стараясь не убыстрять шага, направляется к зарослям бамбука. До них не больше трех десятков сажен. Афанасий наклоняется, медленно поправляет сапоги, топает ногой, словно проверяя, хорошо ли натянул его. Только не спешить! Только не спешить!

Пространство, отделяющее его от лагеря, все растет. Ощущение такое, будто в спину нацелились из лука. И когда до бамбуков остается всего несколько шагов, наконец случается то, чего он боялся. Вслед ему кричат. Властно. С угрозой.

Но Афанасий не оборачивается. В два прыжка достигает он спасительной стены джунглей. Сильные руки раздвигают молодые побеги, плечи расталкивают плотные стволы. Потный, потеряв чалму, он стремительно ныряет в еле заметные просветы между бамбуками, падает, поднимается, бежит опять... "Хасан! Хасан!" - окликает Афанасий джунгли. А Хасан уже рядом. Его бледное лицо помертвело от сознания опасности. И они бегут, петляя, пока хватает сил, пока не опускаются оба, как подкошенные, на землю. Сначала они ничего не видят и не слышат. Но вот черные круги в глазах светлеют, глаза начинают видеть, а гудящая, бьющаяся толчками в ушах кровь стихает. Несколько минут оба, онемев, прислушиваются. Но слышен только тонкий голосок незнакомой птицы. Погони нет, или она отстала. Никитин проводит рукавом халата по лбу, облизывает горячие, сухие губы, взглядывает на Хасана и говорит:

- Утри кровь... Ты рассек щеку.

Все же ему не верится, что побег удался. Он встает и делает знак Хасану. Надо идти, идти.

Густы джунгли по берегам Кистны. В сплошной покров сплетаются они, грозя путнику. Опасно углубляться в них. Но Афанасий, забираясь в гущу тропического леса, чувствует себя все уверенней. Теперь ему ничто не страшно.

Быстро вечереет. Беглецы забираются на деревья. Ночевать на земле нельзя. Спать тоже нельзя, если не привяжешь себя к стволу. Обоих мучит жажда, обоим напоминает о себе голод. Но Никитин почти счастлив. Он снова сам себе хозяин. И впервые за много месяцев он задорно хохочет, распугивая задремавших неподалеку мартышек, которые сердито визжат в ответ.

- Пусть Махмуд Гаван идет на махараджу без нас! - кричит Никитин. И эхо повторяет: "без нас... ас... ас..."

Мрачна тропическая ночь в джунглях, где и в яркий солнечный день сыро и сумрачно. Что-то шевельнулось в ветвях, заверещали обезьяны, бросаясь в разные стороны, пронзительный вопль потряс воздух и угас... Фыркнул, загорелся двумя зелеными углями непроглядный мрак внизу, и опять тихо, опять тьма...

Прижавшись друг к другу, сидели Никитин и Хасан, вздрагивая и стискивая кинжалы при малейшем шорохе. Было не до сна. Лишь под утро Афанасий задремал с открытыми глазами, погрузился в мучительное полузабытье.

Днем же они опять шли, выбирая дорогу по солнцу. Вторая ночь принесла беду. Обессиленный Никитин прикрыл глаза. Страшный крик Хасана пронизал его. Оцепенев, Афанасий увидел, как огромный удав сжимает кольца вокруг хрипящего Хасана. Рука раба не могла дотянуться до кинжала. Что происходило потом, Никитин твердо не помнил. Его в первый миг только удивило, как мягко тело гада, как легко, будто в масло, входит в тело кинжал. Плоскую голову с холодными зловещими глазами Афанасий зачем-то рассек на четыре части. Но кольца еще сжимали Хасана, и Никитин еще долго рубил их, не догадываясь, что мог бы стянуть.

Хасан хрипло стонал. К его ребрам нельзя было прикоснуться. На груди и на спине остались синие следы жутких объятий. На следующий день он не смог идти. А провизия кончалась, и росы не хватало, чтоб утолить жажду. Тогда Афанасий взвалил раба себе на плечи и побрел в ту сторону, откуда они пришли, к выходу на равнину.

Два дня занял этот переход. Два дня нечеловеческой усталости, забот о больном, голода и жажды. Потом показалась Кистна. Афанасий остановился, опустил Хасана на землю.

- Не выходи! - просил Хасан. - Тебя убьют. Я выползу один.

Он с трудом шевелился.

Хмуро усмехнувшись, Никитин направился к сверкавшей за бамбуками реке. Побег не удался. Афанасий раздвинул последние стволы. Секунду он глядел перед собой, как пьяный. Потом еле слышно засмеялся. От слабости на глазах его выступили слезы. Равнина перед Кистной была пуста. Мусульманское войско ушло. Встав на колени, Афанасий широко перекрестился.

Они тащились обратно тон же дорогой, которой прошли войска Махмуда Гавана. Словно смерч пронесся по земле. Ближние к дороге деревеньки индусов были разорены. Пепелище сменяло пепелище. И хотя Хасан мог уже брести сам, они шли медленно, измученные голодом. Молодые побеги бамбука, дикие плоды и коренья не насыщали. Мешал тючок с книгами. Невыносимо тяжелым казался пояс с бесполезным золотом и алмазами. Но Никитин не думал ни с чем расставаться.

На третий день пути они наткнулись еще на одну сожженную деревеньку. Разрушенные, брошенные хижины глядели отчужденно.

Заглядывая в жилища, путники обнаружили лишь побитую посуду, убогую утварь да в одном из строений нашли написанную непонятными знаками книгу, валявшуюся в темном углу на земле.

Никитин взял книгу с собой, хотя Хасан не советовал.

- Возможно, это индусские веды или пураны, - сказал он, - тогда нести книгу опасно. Брамины мстят тем, кто пытается проникнуть в их учение.

- Если ты устал, я понесу книги сам! - резко ответил Афанасий.

Хасан смолчал.

Лишь на пятые сутки пути они наткнулись на убогую, окруженную с трех сторон джунглями деревушку. Здесь они несколько дней отдыхали, прежде чем решились продолжать путь. Оба слишком устали, оба боялись встречи с каким-нибудь отставшим отрядом,