Да! Стуком молота приветствуя рассвет,

Откроет Человек секрет причин и следствий,

Стихии усмирит, найдет истоки бедствий

И оседлает Жизнь, как резвого коня.

О горн пылающий! Сверкание огня!

Исчезнет зло! Навек! Все то, чего не знаем,

Мы будем знать. Подняв свой молот, испытаем

То, что известно нам! Затем, друзья, вперед!

Волнующей мечты увидим мы восход,

Мечты о том, чтоб жить и ярко и достойно,

Чтоб труд был озарен улыбкою спокойной

Любимой женщины, забывшей слово "грязь",

И чтобы, целый день с достоинством трудясь,

Знать: если Долг зовет, мы перед ним в ответе.

Вот счастье полное! А чтоб никто на свете

Не вздумал вас согнуть иль наградить ярмом,

Всегда должно висеть ружье над очагом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наполнил запах битв весь воздух, всю природу.

О чем я говорил? Принадлежу я к сброду!

Еще живут шпики и богатеет вор...

Но мы - свободные! И есть у нас террор:

Мы в нем воистину велики! Вел я речи

Здесь про высокий долг, о жизни человечьей...

Взгляни на небосвод! - Для нас он слишком мал,

Нам было б душно там и тесно! Я сказал:

Взгляни на небосвод! - Опять в толпу уйду я.

Великий этот сброд собрался, негодуя,

И тащит пушки он по грязным мостовым...

О! Кровью пролитой мы их отмыть хотим.

И если наша месть и крик негодованья

У старых королей вдруг вызовет желанье

Своими лапами швырнуть огонь и гром

На Францию - ну что ж! Расправимся с дерьмом!"

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядом

Толпу огромную, которая с ним рядом

Хмелела, и тогда по залам и дворам,

Где бушевал Париж, где задыхался, - там

Вдруг трепет пробежал по черни непокорной:

Кузнец своей рукой великолепно черной,

Хоть потом исходил пред ним король-толстяк,

Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.

V

Солнце и плоть

I

Источник нежности и жизни, Солнце властно

Льет жаркую любовь на грудь земли прекрасной;

И, лежа на лугу, вы чувствуете вновь,

Что расцвела земля и что бурлит в ней кровь,

Что дышит грудь ее, когда вы к ней прильнете;

Она, как женщина, сотворена из плоти,

Как бог, полна любви; и соками полна,

Таит кишение зародышей она.

Все зреет, все растет!

Венера! Юность мира!

Я Сожаленья полн о временах Кибелы,

Что больше фавнов нет, похожих на зверей,

Богов, которые грызут кору ветвей

И белокурых нимф целуют среди лилий.

Я сожаленья полн, что минул век сатира,

Под взглядом радостного Пана соки всей

Вселенной - воды рек, кронь листьев и корней;

Когда дрожала под стопой его козлиной

Земля зеленая и лился над долиной

Из сладостной его цевницы гимн любви.

Прислушивался Пан и слышал, как вдали

Его призыву вся Природа отвечала,

И роща на ветвях поющих птиц качала,

Земля баюкала людей, и всем зверям

Любовь, всесильный бог, свой открывала храм.

Я сожаленья полн о днях, когда бурлили

Которая неслась на колеснице белой,

Сверкая красотой средь блеска городов;

Жизнь вечная лилась из двух ее сосцов,

Струями чистыми пространство наполняя;

К ее святой груди блаженно припадая,

Был счастлив Человек, и так как сильным был,

Он целомудрие и доброту хранил.

О горе! Он теперь твердит: "Мне все известно".

А сам и слеп и глух. Исчезли повсеместно

Все боги. Нет богов. Стал Человек царем,

Стал богом. Но любовь уже угасла в нем.

О, если бы опять к твоим сосцам посмел он

Припасть, о мать богов и всех людей, Кибела!

О, если б не забыл Астарту навсегда,

Богиню, что могла в минувшие года

Из волн возникнуть вдруг, окутанная пеной,

Сверкая красотой, извечной и нетленной,

И черных глаз ее победоносный взор

Будил в душе любовь, а в роще - птичий хор.

II

Я верю лишь в тебя, морская Афродита,

Божественная мать! О, наша жизнь разбита

С тех пор, как бог другой нас к своему кресту

Смог привязать. Но я... я лишь Венеру чту.

Уродлив Человек, и дни его печальны,

Одежду носит он, поскольку изначальной

Лишился чистоты. Себя он запятнал,

И рабству грязному одеть оковы дал

На гордое свое, божественное тело.

На тьму грядущую взирая оробело,

Он хочет одного: и после смерти жить...

А та, в которую всю чистоту вложить

Стремились мы, чтоб в ней плоть наша стала свята,

Та, что смогла наш дух, смятением объятый,

Любовью озарить, чтоб из земной тюрьмы

Однажды вознеслись к сиянью света мы,

Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже!

"Какой печальный фарс!" - с усмешкой горькой скажет

Мир, помнящий богинь святые имена...

III

О если бы вернуть былые времена!

Да! Кончен человек! Им сыграны все роли!

Но, идолов разбив при свете дня и воли,

Отвергнув всех богов, он оживет опять.

Сын неба, будет он секреты постигать

Небес и мудрости, проникнет в их глубины,

И бог, что в нем живет под слоем плотской глины,

Ввысь устремится, ввысь, пожаром озарен!

Когда увидишь ты, что иго сбросил он

И в небеса проник, и страха в нем - ни тени,

Даруешь ты ему святое Искупленье!

Великолепная, из глубины морей

Возникнешь ты, сверкнув улыбкою своей;

И бесконечную любовь даруя миру,

Ты трепетать его заставишь, словно лиру,

Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь.

Как жаждет мир любви! Ты жажду утолишь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И гордо Человек главу поднимает снова!

Луч древней красоты, вдруг разорвав оковы,

Храм плоти озарит и в трепет приведет

В нем бога спящего... Очнувшись от невзгод,

Счастливый Человек все знать и видеть хочет.

Мысль, словно резвый конь, что был во власти ночи,

Освободясь от пут, бросается вперед,

Мысль, став свободною, на все ответ найдет.

Зачем и почему пространство бесконечно,

И звезды - как песок, и Путь сверкает Млечный?

И если ввысь лететь все время - что тогда?

И гонит ли Пастух огромные стада

Миров, блуждающих средь ужасов пространства?

И все эти миры хранят ли постоянство

В их отклике на звук извечных голосов?

А смертный Человек? Что видеть он готов?