Чувство симпатии к евреям, по-видимому, существовавшее у Тита, должно было распространяться также и на христиан. Иудаизм, как его понимал Иосиф, многими своими сторонами приближался к христианству, в особенности христианизму св. Павла. Большинство христиан, подобно Иосифу, осуждали восстание, проклинали зелотов; они открыто выражали покорность римлянам. Подобно Иосифу, они отводили второстепенное место ритуальной части Закона, а происхождение от Авраама понимали в идейном смысле. Сам Иосиф относился благоприятно к христианам и, по-видимому, симпатично отзывался о них. Вереника и брат ее Агриппа относились к св. Павлу с чувством доброжелательного любопытства. Таким образом, близкий к Титу кружок был скорее благосклонен, чем враждебен к последователям Иисуса. Тем и объясняется неоспоримый факт, что в самой семье Флавиев были христиане. Напомним, что семья Флавиев не принадлежала к высшей римской аристократии; она принадлежала к так называемой провинциальной буржуазии; она не разделяла предубеждений римской аристократии против евреев и жителей Востока вообще, предубеждений, которые, как мы скоро увидим, взяли верх при Нерве и повели почти к непрерывным преследованиям христиан в течение ста лет. Эта же династия вполне признавала пользование публичным шарлатанством. Веспасиан нисколько не стеснялся делать чудеса в Александрии, и когда вспоминал о том, как фокусники играли большую роль в его судьбе, он, несомненно, смеялся свойственным ему смехом скептика.

Обращения в новую религию, перенесшие веру в Иисуса в среду, близкую трону, вероятно, произошли при Домициане. Римская церковь медленно восстанавливалась. Стремление христиан, господствовавшее, вероятно, около 68 года, бежал из города, на который постоянно обрушивалось пламя гнева Божия, ослабело. Поколение, подкошенное резней 64 года, заменилось новыми лицами, постоянно приезжавшими в Рим из других частей империи. пережившие резню при Нероне свободно вздохнули; они почувствовали себя как бы во временном раю и сравнивали свое положение с положением евреев, перешедших Красное море. Гонения 64 года представлялись им, как море крови, в котором все должны были задохнуться. Но Бог перемешал роли: как фараона, он заставил их палачей упиться кровью, кровью гражданских войн 68-70 годов, которая текла бурными потоками.

Точный список древних presbyteri или episcopi римской церкви неизвестен. Петр, если бы он был в Риме (чему мы верим), занимал исключительное положение и, конечно, выражаясь точно, не имел преемников. Только сто лет спустя епископат правильно установился, и тогда позаботились составить список епископов, последовательных преемников Петра. Точные воспоминания имели только о Ксисте, умершем около 125 г. Промежуток между Ксистом и Петром был заполнен римскими presbyteri, оставившими по себе какое-нибудь имя. После Петра поставили некоего Лина, о котором ничего определенного неизвестно, потом Анеклета, имя которого впоследствии исказили и сделали из него двух лиц, Клета и Анаклета.

Все более и более проявлялось, что римская церковь делается наследницей иерусалимской церкви, и до известной степени заменяет ее. В ней был тот же дух, то же традиционный и иерархический авторитет. Иудео-христианство господствовало в Риме, как в Иерусалиме. Александрия еще не была великим христианским центром. Даже Эфес и Антиохия не могли бороться против господства, которое столица империи силой вещей все боле и более присваивала себе.

Веспасиан достигал глубокой старости, уважаемый серьезной частью населения империи, залечивая среди глубокого мира, при помощи деятельного и способного сына, раны, нанесенные Нероном и гражданской войной. Высшая аристократия, хотя не сочувствовала семье способных, но незнатных выскочек, с довольно вульгарными правами, поддерживала его и помогала ему. Наконец, избавились от ненавистной школы Нерона, школы администраторов и военных. Честная партия, впоследствии, вслед за жестоким правлением Домициана, окончательно достигшая власти при Нерве, наконец, вздохнула свободно и почти торжествовала. Только сумасшедшие и распутники Рима, любившие Нерона, смеялись над скупостью старого полководца, не думая о том, что эта экономия была весьма понятна и, можно сказать, почти похвальна. Государственная казна императора не была точно отделена от его собственного состояния; а государственная казна при Нероне была расхищена. Семья, не имеющая своего собственного богатства, как Флавий, достигши власти при подобных обстоятельствах, попадала в очень затруднительное положение. Гальба, принадлежавший к высшей аристократии, но более строгих нравов, уронил себя в глазах окружающих, так как однажды, в театре, предложил игроку на флейте, имевшему большой успех, пять динариев, вынутых из своего собственного кошелька. Толпа приветствовала его песней:

Онисим прибывает из деревни,

припев которой зрители хором повторяли. Не было возможности понравиться этим дерзким людям иначе, как пышностью и заносчивыми манерами. Легче простили бы Веспасиану преступление, чем его немного вульгарный здравый смысл и некоторую неловкость, присущую обыкновенно бедным простым офицерам, попавшим в большой свет, благодаря своим заслугам. Человеческая порода так мало поощряет доброту и ее проявление у правителей, что можно удивляться, как еще находятся совестливые люди для выполнения обязанностей королей и императоров.

Более тягостной чем оппозиция театральных ротозеев и обожателей памяти Нерона, была оппозиция философов или, правильнее сказать, республиканцев. Эта партия, властвовавшая в течение тридцати шести часов после смерти Калигулы, приобрела после смерти Нерона и в течение последней гражданской войны непредвиденное значение. Люди, пользовавшиеся таким высоким уважением, как Гельвидий Приск и его жена Фанния (дочь Трасея) отказывались от исполнения самых простых обычаев императорского этикета и принимали по отношению к Веспасиану поведение надоедливое и нахальное. Нужно отдать справедливость Веспасиану, что он с сожалением прибегал к строгостям по поводу грубых провокаций, проявлявшихся только благодаря доброте и простоте этого прекрасного властителя. Философы были вполне уверены, что своими литературными намеками они защищают достоинство человека; они не замечали, что в действительности защищали привилегии аристократии и подготавливали зверское правление Домициана. Они хотели невозможного, муниципальной республики, управляющей миром, гражданского духа в огромной империи, состоящей из разнообразных и не находящихся на одном уровне племен. Их безумие почти равнялось безумию тех, которые в наше время мечтали превратить Париж в свободную коммуну среди Франции, Парижем же превращенную в монархию. Серьезные умы, как Тацит, оба Плиния, Квинтилиан, хорошо видели пустоту этой политической школы. Будучи полны уважения к Гельвидию, Приску, Рустикусу и Синециону, они все-таки покинули республиканскую химеру. Стремясь улучшить принципат, они достигли прекрасных результатов почти для целого столетия.

Увы! Принципат имел капитальный недостаток, он плачевно колебался между диктатурой по избранию и наследственной монархией. Всякая монархия стремится сделаться наследственной, не только по причине, называемой демократами семейным эгоизмом, но и потому, что монархия может принести народу свойственную ей пользу, только будучи наследственной. С другой стороны, наследственность невозможна без германского принципа верности. Все римские императоры стремились к наследственности, но наследственность никогда не шла далее второго поколения и приносила только печальные плоды, и мир свободно вздохнул лишь тогда, когда, благодаря особым обстоятельствам, она заменилась усыновлением (наиболее подходящая система для цезаризма), но это было не более, как случайность; Марк Аврелий не имел сына, и все погибло.

Веспасиан главным образом, был озабочен этим вопросом. Тридцатидевятилетний старший сын его Тит не имел сыновей. Второй, Домициан, 27 лет, также не имел их. Честолюбие Домициана должно было удовлетвориться в виду подобных надежд. Тит открыто объявил его своим наследником, выражая свое желание, чтобы Домициан женился на его дочери Юлии Сабине. Но природа, во многих отношениях так благоприятствовавшая этой семье, в данном случае сыграла нечто ужасное. Домициан был негодяй, перед которым Калигула и Нерон могли показаться веселыми шутниками. Он не скрывал своего желания свергнуть отца и брата. Веспасиан и Муциен с трудом могли ему помешать испортить все.