Ильюхин смотрел на вдруг разоткровенничавшегося коменданта, и самые мрачные, самые невероятные мысли ползли зудящей шелухой под черепом. Главная: всё заканчивается, и больше незачем валять петрушку. А в невысказанной сути странных слов - последнее предложение: подумай, матрос. Крепко подумай и выбери наконец путеводную звезду. А она - Ленин, кто ж другой... Феликс твой всего лишь отзвук великого человека, претензия в штанах и сапогах, а что он без Ленина?
- Сейчас поезжай в любой куда не то храм, церковь, собор и как там это еще называется, у вас, православных...
- А как это называется у вас? - спросил с интересом.
- У нас? - сощурился, поморщился. - Синагога называется. Наши реббе и шамесы - такая же сволочь для мирового пролетариата, как и ваши попы. Настанет день, и мы кишкой последнего царя последнего попа удавим, понял? И всех этих попиков, реббеков, мулл мусульманских спустим под откос истории. Зачем новому революционному человеку опиум? Ну и то-то...
- Так я поехал?
- Ты поехал, но ты еще не знаешь - зачем. Возьмешь попа, его прислужника, пусть оденутся, как положено, и все свои цацки возьмут с собою. Давай...
Искал не долго. Автомобиль (с недавних пор был у коменданта потертый "даймлер") попетлял по улочкам и вдруг оказался у большой и стройной колокольни. За ней обозначился и пятиглавый, с чашеобразным куполом, храм. Вошел, служба уже закончилась, старушки с ведрами и тряпками истово терли каменный пол. Заметив на возвышении у алтаря священника, подошел:
- Вы здесь как бы главный?
- Я настоятель, - не удивился священник. Был он лет пятидесяти, благообразный, спокойный. - А что вам требуется?
- Вы сейчас поедете со мною. Возьмите все, что надобно для службы. И дьякон тоже... Поедет с нами.
- Куда, если не секрет?
- Узнаете.
Большой храм... Высоко под куполом - Господь Вседержитель распростер благословляющие руки. Какой у него глаз - суровый, непримиримый... Такой не простит, если что...
Может быть, впервые после детских лет и юношества, после нудных (такими казались, что поделаешь?) православных служб на "Диане" задумался о жизни, о себе, о ней... Вот, свела судьба, распорядилась, и от того, как ты, раб Божий, Сергей, поведешь себя - будет тебе и станется с тобою. Странно как... Нет в этом храме добрых лиц на иконах и росписях, добрых глаз. Все призывают к ответу, все смотрят в самую суть души - что там?
А что там, Сергей? Что там, ты-то сам знаешь это?
Или они все столь суровы, потому что нет прощения?
Да ведь что сделал? Что? Ничего пока не сделал...
И вдруг ударило: а Татьяна? А Бородавчатый? А царские слуги? Приближенные? Скольких порешил, Сережечка... Руки по локоть в крови - с этим теперь ничего не поделаешь...
Поднял глаза, произнес внятно:
- Прости, Господи... Ибо не ведал, что творю. А теперь спроси по всей Твоей строгости. Я согласен, потому что понял...
Вышел священник с баулом в руке, за ним дьякон с испуганным лицом, почтительно поздоровался, все чинно и стройно прошли к автомобилю и двинулись в обратный путь. Когда подъехали к ДОНу, Ильюхин заметил, как оба священнослужителя переглянулись и по лицу настоятеля вдруг разлилась смертная бледность...
Миновали калитку, охранники провожали изумленными взглядами небывалых гостей, когда вошли в кабинет Юровского, священнослужители машинально перекрестились на красный угол. Но икону не нашли и растерянно переглянулись.
- Мы неверующие. - Юровский сел за стол, предложил: - Прошу садиться, отцы... - Это слово вызвало у него ироническую улыбку, но он ее подавил. Мне нужно, чтобы вы отслужили. Здесь и сейчас. К тому же и они просят.
- Они... - одними губами повторил настоятель. - А... как они? Ничего? Здоровы?
- Э-э, батюшка, да вы не философ, - поморщился Юровский. - Как это там у вас? "Пройдет над ним ветер - и нет его..." А?
- Вы точно произнесли часть псалма, - кивнул священник. - Но какую службу желаете... вы? Или... они?
- Служба - она и есть служба. - Юровский прошелся по кабинету взад и вперед, остановился у окна. - Когда у вас поют отходную? Только учтите без лишних вопросов, да?
- Когда отпевают покойника, - совсем побелел священник.
- А еще?
- Ну... К примеру - есть такое последование - обедница. Там тоже... есть "отходные", как говорите, слова. Только они читаются, а не поются.
- Спеть можете?
- Но... но зачем? - Батюшке стало дурно, он схватился за сердце и готов был упасть в обморок.
- Это я знаю, - твердо сказал Юровский. - Ваше дело - исполнить беспрекословно. Вы понимаете: время военное, революционное, неповиновение реввласти карается смертью. Итак?
Дьякон перекрестился.
- Если вам так надобно - я это... пропою. А вы... отпустите нас?
Юровский помрачнел.
- При условии: всё, что здесь увидите, - государственная тайна. И ваша служба, и вообще... Всё. Ну?
- Мы согласны, - с трудом произнес священник.
Прошли в гостиную. На письменном столе, справа от которого обыкновенно спал Боткин (сейчас его койки в комнате не было), стояло множество икон, перед ними горели свечи. Все это успел рассмотреть, и даже внимательно, но потом увидел... ее. Она была бледна, вокруг глаз чернели круги, она часто и мелко крестилась и, заметив Ильюхина, вымученно улыбнулась. Больше ничего и никого не увидел, в уши ворвался "читок" - священник произносил положенные слова, кланялся, махал кадилом, дьякон возглашал - только вот что?.. Поймал себя как бы "боковой" мыслью (боковой, именно боковой, и при этом даже не успел подумать, что если есть "боковое зрение", то почему бы не быть и боковой мысли?), что не слышит, не понимает, да и не хочется, признаться, понимать...
А ее лицо изменилось. Нет креста мелкого, нет обыкновенного. Она стоит, как истукан, в полнейшем забытьи и словно ждет, ждет чего-то, ждет такого, о чем он, Ильюхин, даже и догадаться не может...
Вот оно: после каких-то очередных слов батюшки дьякон начинает приятным баритоном...
То самое и начинает, мог бы догадаться...
И понял бы тогда - чего она, несчастная, ждет... Они все, медленно-медленно, словно во сне, опускаются на колени.
- Со святыми упоко-ой, Христе, души ра-аб Твоих, и-де-е-же несть болезнь, ни печаль, ни-и воздыхани-е-е-е, но жизнь беско-неч-на-я... Сам Един еси безсмер-ртный, сотворивый и создавый челове-е-ека...
Она плакала. Тихо. Незаметно. И слезы оставляли две блестящих полоски на ее бледных щеках. Попятился к дверям и очутился у комендантской комнаты. Там, у окна, стояли Зоя и Кудляков.
- Зайди... - тихо сказала Зоя. - Их там отпевают?
- Да.
Кудляков потер виски, сказал безразличным голосом:
- А хорошо придумано, согласись, Сергей? У новых людей - несомненно, образовалось совершенно новое мышление, а?
Зоя приложила палец к губам.
- Послезавтра, ровно в полночь заводим "Романовых" в кладовку Ипатьева. Вещи оттуда уже вынесены, я позаботилась... Чтобы всё прошло без сучка - я их напою... чаем. Они будут сонные и заторможенные. А знаете - я убедила отца семейства отрастить точно такую же бороду и усы, как у... Понятно: привести в соответствие. Прически у женщин сделаны один к одному. Одежда - тоже.
- Одежда? - удивился Ильюхин. - А кто... тебе подсказал? Ты ведь сюда вроде бы и не ходила?
- Вроде бы... - усмехнулась. - Твоя, Ильюхин, задача: ровно без пятнадцати двенадцать всех угостить тем же чаем. Всех.
- Но они не станут пить! - возмутился. - Как я их заставлю?
- Не считай меня дурой, импотент несчастный!
Кудляков отвернулся, чтобы Ильюхин не заметил скабрезной усмешки.
- Ты придешь точно вовремя, с доктором в белом халате. По приказу Военного комиссара Урала товарища Шаи Голощекина доктор напоит охрану специальным лекарством от нервенности. Он объяснит: предстоит акция и чтобы нервы не сдали - ну, и так далее...
- Смелая ты... - удивился. - А если...