- Н-да... - пожевал губами глава семейства. Вид у него был крайне ошеломленный. - Задумано как бы и здорово, но как же мы просто так? От фонаря, что ли?

Теперь все ясно. Ясно, и Бог нам всем судья. Потому что такой подробный, до живота и пяток, рассказ о предстоящем свидетельствует о самом страшном: в живых не останется ни единого человека! Кто ж допустит, чтобы мальчик этот потом в своем классе распространял ужасающие "небылицы" о правительстве рабочих и крестьян? А сгорят они, дурачки, на самом простом. Купеческом. Ох, Зоя-Зоя... Если это ты, медноволосая, нашла и привлекла к сотрудничеству этих несчастных - ты умна до облаков и выше, много выше...

- Значит, так... - начала Зоя, раскладывая на столе замшевые объемистые мешочки. - В каждом - по пятьсот золотых десяток царской чеканки. Это рабоче-крестьянская власть выделяет каждому из вас за помощь. Двести пятьдесят отсчитаете прямо сейчас и возьмете с собою, а остальные после съемки сюжета, я хотела сказать - того, о чем рассказал товарищ. Согласны?

Семейство стало переглядываться, шептаться, наконец глава поднялся со стула.

- Мы согласны. А что такое "сюжет", дамочка, мы с пониманием-с. Романы и мы читаем, да...

Когда вышли на Главный проспект, Лукоянов спросил:

- Ну как?

- Ловко... - мрачно отозвался Ильюхин. - Золото, половина, все равно никуда не денется, а вторую половину вы ведь им не отдадите?

- Это... почему? - помрачнел Лукоянов.

- Это потому, что некому будет...

Лукоянов посмотрел растерянно:

- Допёр? А я тебя салагой считал. Ладно. Жизнь для того и дана, чтобы непрестанно наматывать на ус. Только - нишкни.

- Нишкну. А... совесть?

- Каждому из нас... Или почти каждому придется жить со всем этим до самой смерти... - вздохнул Лукоянов.

- Верно. Только одним - долго-долго, а другим...

Лукоянов встрепенулся:

- Ты... это о чем?

Молча махнул рукой.

Разошлись...

Вечером все рассказал Кудлякову. Тот выслушал с мрачным лицом, молча. Ильюхин удивился:

- Ну? Мнение твое? Я жду?

Взглянул пустыми глазами:

- Ильюхин, я готов умереть за них - и умру. А ты?

- Не... знаю... - растерялся. - Думаешь, всех, кто участвовал? Да?

- А ты как думаешь? Ты ведь уже начал соображать. Вот и притри к носу.

- А Лукоянова? - спросил ошеломленно.

- Ну, Федор уверен, что ему ничего не грозит.

- А... рыжая? Она как?

- Она - представитель Центра. Она и скомандует, если что...

Ильюхин почесал голову.

- Она, понимаешь, очень меня... домогается. А если я... как бы отдамся ей? Неужто и тогда меня... А?

- Наивный ты парень. И тогда. Потому что утехи - это департамент прикроватный, а все остальное - служебный. Ладно. Разошлись. И будь начеку. Если встретишь Баскакова и Острожского - предупреди. Их роль сыграна, и Юровскому они больше не нужны.

- Так они... - напрягся Ильюхин.

- Мы согласились "помочь" Дзержинскому, потому что поверили: он их хочет обменять на послабления по Брестскому миру. Это давало нам шанс, понимаешь?

- Спасти...

- Спасти. Увы... - Кудляков перекрестился.

Кудляков ошибся. Юровский вызвал Баскакова и Острожского на встречу. Она состоялась на явочной квартире Юровского, эта квартира принадлежала врачу-гинекологу и располагалась неподалеку от Первой женской гимназии на Вознесенском проспекте, в двухэтажном собственном доме доктора. Работа с агентами была сладкой утехой Якова Михайловича, он просто обожал за чашкой-другой крепкого чая выслушать все, что готов был сообщить "засланец", а потом - и это было главным, решительно главным! - долго и нудно, до запятых и точек с запятыми втолковывать "связи", что и как и где сказать, что сделать или не сделать.

С офицерами привычке своей не изменил. Усадил за стол, доктор принес на подносе стаканы в серебряных подстаканниках и, произнеся жеманно: "Кушайте на здоровье!", - не спеша удалился.

Прихлебнув со свистом, отчего оба гостя поморщились, Яков Михайлович приступил к изложению. Сначала он объяснил гостям (хотя какие уж это гости - люди завербованные в гости к своему оперативнику не ходят, "связь" положено всячески зашифровывать), что происхождения, увы, самого низкого и опять же, увы, мало того, что принадлежит к нации весьма распространенной в мире и в России, так еще и дед умудрился стать каторжником. Но это так, чтобы господа себе понимали о том, что прошлое собеседника никак не располагает к разным штучкам вроде сговора, изменения позиции, тем более за наличные и так далее и тому подобное.

- Вам ведь все равно - чекист перед вами или негодяй, для вас я прежде всего и только - еврей. Ну так вот, я хочу, чтобы вы поняли на берегу: вы служите нам, дабы спасти семейство. А я служу русскому народу, чтобы он боле не впал в рабство!

- Вы уверены, что русскому? - не выдержал Баскаков, и Юровский расхохотался:

- А что я вам говорил? Ну и то-то... Перейдем к делу...

Объяснил, что войска чехословаков и Войцеховского, то бишь - сибирцы, приближаются со скоростью курьерского поезда. Возможно, они подойдут к городу уже через неделю. Сил и средств для обороны нет, и это значит играем отступление. А Романовы? Москва разделилась. Сам (понятно было, что имеет в виду Дзержинского) желает спасти и обменять на параграфы Брестского мира. Это и неплохо бы, но здесь, на Урале, уж так взыграло народное сердце ненавистью, что официального спасения никто не поймет. Во всяком случае лично Николай будет расстрелян так на так. В связи с этим требуется, чтобы господа офицеры Баскаков и Острожский собрали всех сочувствующих - Авдеева там, Ильюхина, ну - кто там еще? Зоя из Москвы и так далее, и в известной точке известного маршрута...

Здесь перебил Острожский:

- Если я правильно понял, вы повезете семью - кроме Николая Александровича, это я понял, - только вам известным путем и вы желаете, чтобы мы обождали ваш маршрут в договоренном месте и сопроводили, дабы не было эксцессов?

- Так точно, господин лейтенант. Вы сформулировали - признаю это лучше меня. Если мы договорились - уходите по одному. О дне и часе я уведомлю...

Подавленно молчали. Баскаков курил, Острожский нервно теребил усы и напряженным взглядом оглядывал комнату. Явочная квартира Кудлякова была ему незнакома.

- Как это понимать? - спросил Авдеев. - Я, товарищи, то есть господа хорошие, в ваших мудростях не силен. Мы - заводские.

- А так и понимать, - зло произнес Кудляков, - что Яков задумал пакость. Ему надобно собрать нас всех в одном месте, в один час и приказать нам долго жить!

- Неувязочка... - улыбнулся Ильюхин. - Приказать долго жить должны мы, а не он.

- Я в другом смысле, - нервно огрызнулся Кудляков. - Что будем делать?

- Можно, скажем, слинять, - начал Авдеев не слишком уверенно, - а когда потребуется - подключиться, а?

- Как только мы "слиняем" - семье конец! - крикнул Баскаков.

- Значит, будем ждать приказа и уверенно согласимся его выполнить. И когда Юровский распорядится - лица у нас у всех должны быть ангельские и влюбленные. В него, Юровского, - Ильюхин провел рукой по щеке, а она вдруг стала мокрой.

- Может, в расход Якова Михайловича? - неуверенно произнес Авдеев.

- И тогда их перебьют через пять минут после того, как обнаружат его труп, - тихо сказал Острожский.

- А мы его это... зароем! - настаивал Авдеев. - Никто и не найдет!

- Тогда сутки поищут и все равно убьют, - сказал Ильюхин. - Нет, братья-сообщники, нет... Мы должны товюровского обыграть, переиграть, объегорить и намылить! Только вот как...

Взгляд Кудлякова сделался осмысленным:

- Деловое предложение... Обдумаем. Расходитесь...

- По одному! - ернически выкрикнул Баскаков.

- Верно, господин старший лейтенант, - без улыбки подтвердил Кудляков. - Я ведь не указываю вам, как заряжать главный калибр?

- Если бы... - вздохнул Баскаков. - Ей-богу, я бы вас послушался!