Встречали четверо в штатском. Молча, едва поздоровавшись с попутчиками Званцева, вывели не к фасаду вокзала, а на Лиговку, усадили в обшарпанный автомобильчик и, развернувшись, помчали к Московскому шоссе. Ехали быстро, шофер ловко миновал светофоры и небольшие заторы (Званцев подумал, что в России никогда не будет и трети автомобилей - от одного Парижа, например), выбрались на шоссе, а у пригорка, где дорога раздвоилась, выбрали ту, что шла низом, и Званцев понял: везут в Царское. Что они предложат ему в этом обетованном месте? Раскрыть монархический заговор? Неведомым способом завлечь местных или приезжих противников советвласти? Чушь. Спасибо, что привезли в Петербург, но даже милый город, в котором навсегда остались все радости и грусти - вряд ли стоит предстоящей гнусной работы. Наверное, лучше всего выпрыгнуть вниз головой на полном ходу и покончить со всей этой неприличной буффонадой... Хорошо бы. Но ведь сказано: претерпевший до конца спасется. И надобно терпеть.
Въехали в город, замелькали знакомые предместья, справа вырос золоченый купол Федоровского Государева собора, за ним виднелись островерхие башенки Федоровского городка, а чуть ближе - такие же, только собственного ее величества лазарета. В Париже осталась у Званцева редкостная фотография: лестничная площадка, дверь, стена и пол метлахской плитки. Сидит в кресле государыня в сестринской косынке, переднике, за ее спиной - Ольга Николаевна, справа - Татьяна Николаевна, а у дверей, опираясь правой рукой о перила лестницы, Анна Александровна Вырубова. Беззаветные, прекрасные женщины... Пролилась кровь на фронте - и без раздумий устремились они к раненым воинам. Когда грузились на корабли в Крыму - нашел фотографию на палубе, в толчее и давке. На лицах грязно отпечатался чей-то каблук, надпись черными чернилами свидетельствовала как бы не почерком самой императрицы - о том, что справа - Ольга, слева Аня. А может быть, обе расписались на память - каждая над собственной физиономией? Званцев дорожил этим фото. Оно незримо соединяло с прошлым, не давая прерваться слабому, едва ощутимому ручейку воспоминаний. Дорога, по которой приходилось ездить много раз; по сторонам - знакомые дома-особняки, дачи, даже деревья совсем не изменились. Где-то здесь жили Гумилев и Анна Ахматова, как жаль, что в те годы были совсем другие интересы, да и возраст не соответствовал: для знакомства почвы не было. "Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам..." Нет. Позвольте не поверить. Если бы боевой офицер (пусть - вольноопределяющийся, какая разница) Гумилев не ввязался в интеллигентскую митусню профессора Таганцева, а применил свой опыт на внутреннем фронте против красных - хотя бы пулю в затылок не получил. На что они здесь надеялись? На то, что друг Ленина Луначарский не даст сдохнуть с голода? Что литература будет все равно и несмотря ни на что?
Свернули к Лицею, потом к церкви, дальше пошли пешком. Скоро в зелени кустов и деревьев возник одноэтажный домик с большими окнами. "Да ведь это Вырубовой!" - удивился так искренне, что не услышал негромкого приказа чекиста: "Пожалуйте за мной..." В большом вестибюле стояли вещи, мебель совсем прежние, казалось, хозяйка только что ушла и сейчас вернется.
- Сотрудники музея устроили помещение, дабы оно представляло интерес для любознательных рабочих и крестьян, - сухо проговорил некто в штатском, лет сорока на вид, со стертым невыразительным лицом. Сколько ни вглядывайся - все равно не запомнишь. - Вы назначаетесь ведущим по этому музею. Иногда вы будете вести разговор для посещающих. Когда мы вам укажем - вы станете рассказывать, сбросив покров тайны, мы потом объясним, о чем именно пойдет речь. В этом домике проходили самые интимные свидания Александры и ее фаворитки. Здесь она имела со своим любовником князем Орловым...
- Это чушь... - пожал плечами. - Сегодня все знают, что эту гнусность под видом дневника Анны Вырубовой сочинили грязные писателишки: Толстой и Щеголев.
- Возможно... Только вряд ли в вашем положении стоит иметь такую горячность. О дневнике Вырубовой расскажете делегациям заводов и фабрик. Трудящиеся должны знать чистую правду о прогнившем царском режиме. Ну, а тем, кого мы приведем... Тем расскажете другое. Устраивайтесь. У вас здесь будет спальня, удобства, пищу вам станут доставлять, иногда позволят погулять в парке. Вопросы?
- Премного вами благодарны, барин, - оскалил зубы, изображая улыбку. И долго так?
Чекист вышел из комнаты, не ответив.
Так называемый "Дневник Вырубовой" Званцев помнил хорошо, хотя и прочитал лет десять назад. Комплект книжек альманаха "Минувшие дни" привез из Москвы курьер. Теперь обнаружил эти четыре сборника в спальне, на тумбочке. Все же это была гнусность, грязь. Но - куда денешься... Придется убеждать "массы" в том, что государь был развратен, императрица спала с Распутиным, а дворцовая камарилья вела страну к гибели. Последнее, увы, похоже на правду. Любую страну можно довести до краха и исчезновения, если без конца, упорно, окружать себя (коли ты глава исполнительной власти и вообще - го-су-дарь!) бездарями, выскочками, алчными идиотами и психически неуравновешенными людьми. Последний министр внутренних дел Александр Дмитриевич Протопопов, "генерал Калинин", как называли его здесь, в Царском, параноик самой высокой пробы! И, право же, когда большевики расстреляли этого "бывшего" в восемнадцатом - вряд ли кто-нибудь вспомнил его добром и пожалел...
В пять часов, сразу после обеда (дали тарелку пустых щей и котлету, в которой хлеба было в два раза больше, чем мяса), явился "стертый", представился с улыбкой: "Цуккерман. Абрам Менделевич. Если угодно, можем отправиться на прогулку. Погода - великолепная!" Званцев обрадовался: "Ну, разумеется! Очень рад! Мы пойдем вдвоем?" - "Да. А со временем, когда вы привыкнете, сможете гулять самостоятельно. Я думаю, вы не имеете сомнений: деваться некуда, надо работать". Он говорил с заметным местечковым акцентом, но Званцева это не раздражало. Вопреки традиции, он был равнодушен к евреям, никогда не считал их виновниками всех российских бед и даже ценил поэзию Мандельштама. Из-за этого возникали бурные схватки с соратниками. Поняв однажды, что убежденного юдофоба не пронять никакими доводами, - возражать перестал, но убеждения не переменил. Да, нельзя отрицать кровавого участия евреев в революции, Гражданской, в палаческой работе ВЧК-НКВД. Все это так. Но ведь это - результат глупой политики прежнего правительства и хитрой, подлой - правительства большевистского. Не много ума требовалось, чтобы призвать евреев к палаческой работе, умело используя их вековую обиду на черту оседлости и погромы, дабы они одни и остались виновными за все, что натворили большевики, интернационал...
- Куда пойдем? - спросил весело, Цуккерман взглянул удивленно и даже немного обрадованно, ответил почти дружелюбно:
- А туда, где вам будет хорошо.
Двинулись вдоль озера. Все здесь навевало сны, воспоминания, Званцев вдруг почувствовал, как наворачиваются слезы. Да, здесь было что вспомнить. Желто-красной осенью 1917 года пришел сюда с отцом-командиром Петром Николаевичем Красновым. Тот мечтал начать отсюда поход на Петроград, дабы навсегда и сразу покончить с большевизмом: Керенский не тянул против Ульянова и вот-вот готов был рухнуть. Однако совсем непредвиденно возник странный энтузиазм рабочих и солдатских масс, дурачки встали стеной на пути немногочисленного красновского войска, генерала пригласили в Петроград, для беседы, слава Богу, у него, Званцева, хватило ума не поехать. Остался, переоделся в штатское, много гулял. Вот на этом пригорке - да ведь и в самом деле - вот он, в неприкосновенности! - увидел художника в блузе, широкополой шляпе, с большим этюдником в руках. На куске картона уже проступили дальние желтеющие деревья, ель на взгорке и покрытая рябью вода. У самого берега плавало притопленное полено.
Художник заметил, улыбнулся и снял шляпу.
- Интересуетесь процессом? Я и сам удивляюсь - каким же чудом краски позволяют запечатлеть натуру? Таинство. Вы согласны?