Нарагуана никогда не нарушал данного слова, и Гальбергер не имел основания сомневаться в нем и на этот раз, а потому не ехал сам к вождю и терпеливо ждал обещанного конвоя. Когда, однако, прошло три недели, а от краснокожего вождя не было никакой вести, Гальбергер начал беспокоиться. В Чако много враждующих между собой индейских племен. Что, если одно из них напало на деревню това, вырезало все мужское население, а женщин увело в плен? Вероятность этого существовала, и, чтобы убедиться в справедливости или несправедливости своего предположения, Гальбергер велел оседлать коня и решил отправиться в деревню.
— Возьми меня с собой, папа! — услышал он голос дочери.
— Поедем, Франческа, — ответил Гальбергер.
— Подожди минутку, я сейчас приведу своего коня.
Франческа действительно не заставила себя долго ждать.
— Возьми с собой Гаспара, Людвиг, — мягко посоветовала жена, не любившая, когда муж уезжал один или с таким ненадежным спутником, как дочь. — Ты знаешь, в степи небезопасно.
— Дядя, позволь и мне ехать с вами, — попросил Киприано, не допускавший, чтобы кузина отправилась без него в индейскую деревушку.
— И мне, — подхватил Людвиг, старший сын Гальбергера.
— Не возьму ни того, ни другого. Разве можно оставить мать одну, Людвиг? К тому же я задал вам обоим урок, который вы должны выучить. Не бойся, милая, — обратился Гальбергер к жене, — мы теперь не в Парагвае, и наш старый приятель Франсия и его приспешники нам не страшны. Гаспару я тоже назначил работу и не хочу отрывать его от нее. До деревни рукой подать и, если все обстоит благополучно, часа через два мы вернемся обратно. Итак, вперед, Франческа!
И, махнув на прощанье рукой, он тронулся в путь. Франческа ударила слегка хлыстом своего скакуна и последовала за отцом.
Разные чувства теснились в груди трех членов семьи, оставшихся на веранде, в то время как они смотрели вслед отъезжавшим. Людвигу было досадно, что его не взяли на прогулку, но и только; Киприано был глубоко огорчен, и ему было не до ученья, а хозяйку дома мучило смутное предчувствие чего-то недоброго. Настоящая дочь Парагвая, она привыкла верить во всемогущество диктатора. Ей казалось, что нет на земле уголка, где от него можно скрыться. От колыбели привыкла она слышать рассказы о силе и мощи ужасного, неразборчивого в средствах деспота. Даже в Чако под покровительством вождя това она никогда не чувствовала себя в безопасности. Теперь же, когда что-то произошло с Нарагуаной и его племенем, жену Гальбергера постоянно преследовало чувство смутной тревоги, почти страха. Она смотрела вслед удаляющимся мужу и дочери, и на душе ее стало так жутко, что она вздрогнула. Сын и племянник заметили это и принялись ее успокаивать, как могли, но тщетно. Соломенная шляпа Гальбергера скрылась за гребнем холма, фигурка дочери исчезла вдали еще раньше. Что-то словно оборвалось в сердце сеньоры и, осенив себя крестным знаменем, она прошептала:
— Madre de Dios! Мы их больше никогда не увидим!
V. Покинутая деревня
Гальбергер и Франческа скоро доехали до индейской деревушки, но, к удивлению своему, не увидели в ней ни одного краснокожего. Деревня словно вымерла. Бамбуковые, крытые пальмовой листвой хижины стояли пустые.
Спешившись и обойдя несколько хижин и малокку — помещение для сельских сходов — Гальбергер убедился, что в деревне нет ни души. Исчезли все, и стар, и млад. Тщательный осмотр даже успокоил его. Если бы население стало жертвой набега враждебного племени, на улицах всюду валялись бы трупы убитых, а вместо хижин остались бы лишь груды пепла. Уходя из деревни, индейцы захватили с собой и всю домашнюю утварь. Очевидно, они не бежали, спасаясь от бедствия, а спокойно ушли кочевать, взяв все необходимое.
Удивительно только, что Нарагуана не предупредил о своем уходе. Да и куда могли отправиться това? Если бы на охоту или в военный поход, в деревне остались бы женщины и дети, а тут деревня вся словно вымерла.
Прежде чем возвращаться домой, Гальбергер внимательно осмотрел следы копыт лошадей и вьючных животных, на которых уехали жители, чтобы знать, в каком направлении они скрылись. Следы вели сначала по берегу реки, потом поворачивали в степь. Трава еще была свежепримята верховыми лошадьми и обозом, кое-где валялась поломанная домашняя утварь, брошенная за ненадобностью.
Солнце стояло еще высоко, и можно было вернуться домой засветло; но Гальбергер забыл, что обещал жене скоро возвратиться, и не спешил. Ему хотелось узнать, в каком направлении двинулись индейцы — по берегу Пилькомайо или по небольшому притоку, впадающему в реку милях в десяти от деревни? Пришпорив лошадей, отец и дочь поскакали галопом. Почти сразу же они заметили следы множества копыт: индейцы поехали вдоль берега Пилькомайо.
Гальбергер собирался уже вернуться домой, чтобы на следующий день вместе с Гаспаром пуститься в дальнейшую разведку, как вдруг его поразило следующее обстоятельство — среди следов копыт диких лошадей он увидел следы одной подкованной лошади. Кроме того, от опытного взгляда жителя саванн не укрылось и то, что следы лошадей това старые, а следы подкованного коня более свежие: всадник проехал около недели тому назад. Кто же это — европеец или краснокожий? Индейцы не подковывают своих скакунов, но как мог бледнолицый отважиться заехать в пределы Чако, гостеприимно открытого лишь одному белому — Гальбергеру?
Охотник-натуралист собирался уже переплыть верхом приток Пилькомайо, чтобы проследить индейцев дальше, как вдруг с противоположного берега послышались голоса и смех; они приближались.
Берега обеих рек густо поросли мелким кустарником, над которым кое-где возвышались красивые пальмы. Из-за этой растительности не было видно говорящих. Только в одном месте степные животные и табуны диких лошадей, приходя на водопой, проложили тропинку и как бы открыли брешь в зеленой стене. Через эту брешь Гальбергер увидел кавалькаду из тридцати всадников. Они ехали по двое в ряд, причем первые двое держались несколько впереди других. В то время, как индейцы, живущие в лесах, ездят гуськом, населяющие пампасы краснокожие любят ездить по двое, а иногда колонной. За исключением двух всадников, скачущих впереди, наездники были одеты просто и бедно. Нижняя часть туловища была прикрыта белой бумажной или ярко-полосатой шерстяной тканью. Одежда эта сродни шароварам северных индейцев, но ее не дополняют, как у них, мокасины: на юге жарко, а привычные к верховой езде краснокожие почти не сходят с коня, так что им незачем защищать свои ноги от камней и песка.
Обнаженные от колен до пят ноги всадников так же, как и обнаженный торс, были точно изваяны резцом Праксителя. Тела их не были раскрашены, как у других краснокожих, киноварью, мелом и углем. Их бронзовая кожа дышала здоровьем. Единственными их украшениями были ожерелья из раковинок или семян различных растений.
Индейцы ехали на низкорослых, но красивых лошадках с длинными хвостами и волнистыми гривами. Шкуры буйвола или оленя заменяли седла, травяные веревочки — уздечки и, несмотря на это, они мастерски правили своими быстрыми конями. Всадники были как на подбор, молодые, не старше двадцати лет. Волосы на их головах были сбриты, только на макушке и затылке оставлены густые длинные пряди, ниспадавшие ниже пояса и спутывавшиеся иногда с хвостом коня.
Из двух всадников, ехавших впереди поодаль от остальных, один был краснокожий. От остальных он отличался лишь возрастом и богатством одежды. По всему видно было, что это вождь. Одет он был в свободную белую тунику из бумажной ткани, на обнаженных руках красовались золотые браслеты, на ногах ниже колена — украшения из раковин, на голове — утыканная яркими перьями южноамериканского попугая богато расшитая повязка. Но великолепнее всего было его пончо, предмет гордости гаучо, выделанное из шкуры косули, тонкое, как перчатка, на котором нитками и бусами самой яркой окраски были расшиты цветы и другие узоры.