кузнец умрет, но не отступит,

покуда меч не заблестит.

Когда, на фабрике и в штольне

закончив труд, вздохнем привольней,

услышим: с каждой колокольни

над нами молот Твой стучит.

Ты не желаешь на попятный

умелец, мастер всей земли,

Тот незнакомый, непонятный,

о Ком то сбивчиво, то внятно

по свету слухи поползли.

x x x

Ползут за слухами сомненья:

мол, бытие Твое притворно.

Увы! мечтатели упорно

не верят внутреннему зренью.

Им нужно светопреставленье,

иначе верить не хотят.

И Ты от них отводишь взгляд.

Горы свернуть было б делом несложным

в знак Твоей правоты.

Но безразличен Ты

к безбожным.

Ты не станешь тягаться с заблудшим

на весах суеты.

Ведь безразличен Ты

и к лучшим.

К выспрашивающим безразличен Ты.

Свои черты

откроешь вынашивающим.

x x x

Вопрошают Тебя - искушают Тебя.

А тот, кто находит, - сводит Тебя

к цвету и жесту.

Я же Тебя объемлю,

как землю, - в горсти.

В мою землю

растет она!

врасти!

Я не хочу от Тебя никаких

чудес. Чудеса просты.

Я знаю, что миг,

знаю, что век

это не Ты.

Той суеты не жаль.

Знаю: грядет закон.

С каждым столетьем он

явственней нам.

x x x

Уронишь что-нибудь - и вот

вещица легкая с балкона

летит, подвластная закону,

влияющему неуклонно

на каждый камень и корону,

летит - и в центр земли падет.

Любая вещь одарена

стремленьем к долгому полету

любой цветок, любая нота,

любой малыш во время сна.

Лишь мы - во власти притязаний

бежим из строгих сочетаний,

свободы алчем, пустоты.

А надо бы в густом тумане

подняться тихо, как персты.

А надо бы, ища друг друга,

войти в глухую колею;

а кто не вынесет испуга

он тотчас выпадет из круга

и проклянет судьбу свою.

У вещи надо поучиться

и, как дитя, не знать забот;

кто к Богу в сердце постучится,

от Бога больше не уйдет.

Что может ровная тропа дать?

Повсюду - тяжести печать.

Нам надо научиться _падать_,

тогда научимся летать.

(И ангелы ведь не летят.

И серафимы тяжелы.

Кольцо тесней вкруг Бога сдвинув,

руины птиц, ряды пингвинов,

сидят они, полны забот...)

x x x

Печали хочешь. Опустили

мы лица. Ты - на дне пруда.

Вот так мечтатели грустили,

лишась покоя навсегда.

Вот так крестьяне возле трупа

над мертвым сыном слезы льют,

и суть, как свечка, брезжит скупо:

великое владычит тут.

Кто в первый раз Тебя узнал,

тому мешает шум и свет.

К земле пригнувшись, ищет след

и сразу до смерти устал.

Лишь позже, через много лет,

он приближается к природе;

запомнив тысячи примет,

он зрит Тебя на небосводе,

и на привале, и в походе,

но это - след, Тебя там нет.

Ты от него невдалеке,

Твои шаги он слышит: гулко.

Ты так чудесен, как прогулка

на тихой лодке по реке.

Но скоро берега не станет

лишь небо грозное настанет,

лишь чащи спящие встают.

И деревушки промелькнут,

растаяв, как заря Господня,

и как Вчера, и как Сегодня,

и как все то, что видим тут.

Но будут на пути всегда

вставать большие города

и плыть навстречу вереницей

на крыльях спущенных, как птицы.

Но где ни города, ни веси,

туда и ты свой путь держи.

Ты слышал кое-что о лесе,

и здесь ты лодку привяжи.

Здесь ждут тебя лихие кони

живые, быстрые, как ртуть,

и, как спасаясь от погони,

отыщут сами верный путь.

x x x

Последний дом деревни станет так,

как будто он - последний дом земли.

Дорога потеряется вдали,

ныряя то за горку, то в овраг.

Дорога - только мостик через тьму,

и страшно в полночь выйти одному:

две дали подступили с двух сторон.

И кто уходит все-таки - тому

идти всю ночь, а может, умер он.

x x x

Но вечером вдруг встанет кто-нибудь,

уйдет из дома, и пойдет, пойдет,

ведь где-то на востоке церковь ждет.

Его проводят, как в последний путь.

А вот другой: привычного жилья

не покидал, далеко не ходил.

Уйдут искать по свету сыновья

ту церковь, про которую забыл.

x x x

Безумье - это сторож,

ведь не спит.

Смеясь, встает над нами каждый час,

и ночь в названья новые рядит,

и примеряет: десять, восемь, раз...

С дрожащим медиатором в руке,

в рожок трубит, но звука нет в рожке,

и песенку, сводящую с ума,

заносит в одинокие дома.

Оно покой детей не бередит:

пусть спят они - безумие не спит;

и псы, с цепи сорвавшись в эту ночь,

то носятся, то замертво лежат

дрожат, когда оно уходит прочь,

боятся, что воротится назад.

x x x

О Господи, Ты помнишь тех святых?

Казалось им: и в самой тихой келье

гремучий грохот мира не затих.

Они перебирались в подземелье.

Зарытые в пещере земляной,

почти не зная воздуха и света,

они забыли внешний облик свой,

и возраста утратили приметы,

и жили, словно умерли давно.

Читали редко - книжный слог завял,

таился лютый холод в каждой книге;

как с тощих плеч спадали прочь вериги,

так смысл со слова каждого спадал.

Ни с кем не говорили много лет.

Встревоженные близкими шагами,

завешивали очи волосами.

Никто не знал, не умер ли сосед,

молитву совершая.

Иногда

все вместе собирались в круглой зале,

где тусклые светильники мерцали,

пред алтарем, в мучительной печали,

как в ожиданье Страшного Суда;

лишь бороды струились и шуршали.

Жизнь на тысячелетья счет вела,

окутав ночь и свет одною тьмою.

Захваченные черною волною,

вернулись в лоно матери тела.

Зародыши в пещерах без числа

раздувшихся голов поднять не смели,

сидели скрючась, сутками не ели,

как будто их питала эта мгла.

Паломники приходят в наши дни

припасть к пещерам этим жадным взглядом:

три долгих века здесь лежат они,

а их тела не тронуты распадом.

Как ржавый свет, сияет впереди

сплошная тьма - и видишь очертанья

безжизненных фигур под грубой тканью,

и руки мертвых - как велит Писанье

покоятся, как горы, на груди.

Великий полководец воспаренья,

зачем Ты останавливаешь тленье?

Быть может, Ты забыл их, потому

что сами опустились в эту тьму?

Неужто так и надо: в укоризне

от жизни отказаться, умереть,

и только трупам в их великой жизни

смерть времени дано преодолеть?

Зачем их не отдашь небытию?

И кто они? - Нетленные сосуды,

отставленные в сторону, покуда

в них кровь не пожелаешь влить Свою?

x x x

Ты - будущее, Ты - живая твердь,

над вечностью возникший небосклон.

Ты - петушиный крик в ночи времен,

Ты - мать, Ты - чужестранец, Ты - закон,

зарница, и заутреня, и смерть.

Ты - превращений тайная стезя,

идущая высоко над судьбой;

дремучий лес, мы встали пред Тобой,

ни с чем другим сравнить Тебя нельзя.

Ты - внутренняя истина, Ты - суть,

оставшаяся в тайне, в глубине:

землей Тебя считают на челне,

но с берега Ты - челн, плывущий в путь.

x x x

Ты на крови, обитель, вырастала.

Ты тридцать два собора насчитала

и пятьдесят из нежного опала

и янтаря воздвигнутых церквей.

За монастырскою оградой

любая вещь звенит руладой