Сейчас в молодежной среде столь же редки идеализм и романтизм, сколь редок был в мое время голый прагматизм. Хорошо бы, чтобы было место и тому, и другому. Вот когда это станет реальностью, наш народ выздоровеет. Жаль только, что вероятнее всего, это будет еще не скоро. Но и мы, и Вы в это верим.

Послесловие к главе.

Как я уже напоминал, жена моложе меня на 20 лет, то есть годится мне в дочери. Несмотря на близость вкусов и общность профессиональных интересов наши взгляды не всегда кардинально совпадают, что уже 33 года не мешает нам любить и уважать друг друга.

Включив ее письмо в книгу, я хотел познакомить читателя не только со своими взглядами на положение в стране и обществе, но и с взглядами представителя предыдущего поколения.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Обручальное кольцо, упавшее с пальца, или 100 долларов в зачетной книжке

Не собираюсь утверждать, что взятка — изобретение ХХ века. Попробуй я сказать так, и меня засмеет любой, читавший гоголевского «Ревизора». Думаю, что корни этого явления уходят в глубокую древность. Причем не только российскую. На эту тему юристы наверняка сочинили сотни диссертаций. А воз поныне там.

Я не правовед и не историк. И сама тема взяточничества, или, в более широком толковании, коррупции, интересует меня, главным образом, в сфере образования.

На мой взгляд, есть две святые профессии — врача и преподавателя. У врачей существует даже своя профессиональная «клятва Гиппократа». Жаль только, что в последнее время о ней все чаще забывают…

Для преподавателей такой клятвы не придумали. А она им ой как необходима. Ведь преподаватель это не тот, кто вдалбливает в головы недорослей азы наук. Вольно или невольно мы передаем студентам не только профессиональные знания, но и свое мировосприятие. Другое дело, как наши ученики воспользуются тем и другим. Но, поверьте, они взвешивают каждый наш поступок и находят в нас хорошие и дурные примеры для подражания.

Оценивая себя, как человека, я при всем желании не могу вписать в свою «зачетную книжку» какую-то обобщающую отметку. А если бы и мог, то это определенно была бы не «пятерка». Мой «моральный кодекс» очень далек от идеала. Но он есть, а у скольких моих современников его вообще нет, и никогда не было!

Мне есть чего стыдиться, но и есть, чем гордиться.

В семидесятых годах я поставил «двойку» сыну первого секретаря обкома. Вялое (не стану преувеличивать) давление со стороны ректора не заставило меня изменить оценку. Лишь когда через две недели мой тезка Саша Манякин подготовился к переэкзаменовке, он получил заслуженную «четверку». И, представьте, сказал: «Спасибо за урок!».

В восьмидесятых годах моя коллега по факультету, имеющая диплом по родственной специальности», решила сделать «выстрел в яблочко» — получить второй диплом, уже не по «родственной», а по «базовой» специальности (до сих пор не пойму, зачем ей это было надо). Пришла ко мне между делом с раскрытой зачетной книжкой и широкой улыбкой. Предмета (а ведь их десятки, и свой она, не сомневаюсь, освоила хорошо) совершенно не знала. Когда я вписал в ведомость «двойку», была удивлена (как так, мы же преподаватели?!). Месяц не здоровалась со мной.

В ушедшем веке было в ходу слово «блат» (принцип: «ты — мне, я — тебе»). Примеры я только что привел. Добавлю, что ни разу не поставив отметку «по блату», выглядел в глазах некоторых моих коллег как «белая ворона».

Бывало, просили меня и «намекнуть» жене, чтобы спрашивала на зачете или экзамене помягче, мол, у Иванова, Петрова, Сидорова папа полезный человек… Я неизменно отвечал, что не намерен лишиться уважения жены, а потому ни за кого просить не стану.

Вот, пожалуй, то, что входит в мой «моральный кодекс» на правах «табу».

Попутно скажу и о других «табу». Я ни разу в жизни не обратился к студенту «на ты». Убежден, что преподаватель не имеет права так делать. Если я кому-то говорю: «ты», тот вправе ответить мне соответственно. Кстати, не помню, чтобы в Московском авиационном институте, в пору моего студенчества, кто-либо из преподавателей позволил бы себе сказать «ты» студенту.

Я никогда не воспользовался трудом студента в моих личных целях. Знаю преподавателей, которые не считают зазорным, чтобы студенты вырыли ему в гараже яму, починили автомобиль, перенесли тяжесть. Это, мол, просто «по-товарищески». Но что-то я не видел преподавателя, который бы обихаживал гараж или дачу студента (если, конечно, речь идет не о родственных отношениях).

Я человек язвительный, ехидный, не слишком хорошо воспитанный, могу беззлобно поиздеваться над нерадивым студентом. Но в любом студенте вижу прежде всего личность. И подчеркиваю свое уважительное отношение к нему именно как к личности, которая, возможно, превзойдет меня в пользе для своей страны, для человечества. Это еще одно «табу».

Вот, пожалуй, и все о «табу» моего «морального кодекса», хотя перечень можно было бы и продолжить.

«Услуги», оказываемые студентом преподавателю, еще можно соотнести со словом «блат». Но в наступившем веке это слово устарело. Ему на смену пришло столь же короткое и, кстати, начинающееся с той же буквы слово «бакс».

Но вернусь в начало восьмидесятых.

Я только что перешел по конкурсу в другой вуз и переехал в другой город. Первая экзаменационная сессия на заочном факультете. Заканчивается экзамен, в аудитории пусто, собираю бумаги, готовлюсь уйти. Приоткрывается дверь, и в аудиторию бочком втискивается студент, только что получивший «двойку».

— Можно?

— Входите.

— Александр Филиппович, я видел, как у вас с пальца соскользнуло обручальное кольцо. Я его поднял, но при всех постеснялся отдать. Вот оно.

Не знаю, способен ли я убить человека, но тогда мне захотелось это сделать. По-видимому, у заочника сомнений на сей счет не оставалось, потому что он пулей выскочил из аудитории (разумеется, вместе с кольцом) и с тех пор на глаза мне не попадался.

Студенческий «телеграф» действует безотказно: больше никто не пытался дать мне взятку.

Но, к моей ярости, есть среди нас, с позволения сказать, преподаватели, которые не ждут, когда им предложат взятку, а вымогают ее, даже называют размер.

Заканчивался ХХ век. Рухнул Советский Союз. С легкой руки нового руководителя начало вызревать чувство вседозволенности. И произошел мелкий, в масштабах страны, эпизод, участником которого я невольно стал.

Представьте себе узкую грань, по одну сторону которой СССР, КПСС, парторги, деканы — обязательно коммунисты, а по другую демократическая «вольница». Был в нашем вузе такой вот декан-коммунист, который жестко выговаривал преподавателям за пропущенные «политчасы», пробелы в коммунистическом воспитании студентов и т. д., и т. п. Но вот грань перейдена, «покойник» (СССР) еще не остыл, а тот же человек (он очень любил выступать, вернее, разглагольствовать) с трибуны Ученого Совета вуза заявляет:

— Господа, эти большевички довели страну… — дальше длинный перечень того, до чего довели страну «большевички».

Странное дело, себя этот господин к «большевичкам» не причисляет и делить с ними ответственность за содеянное не собирается…

Не скрою, прежде мы даже «дружили домами». Но… не люблю ренегатов, и все тут. Вышел из КПСС, изменил политическую ориентацию — дело твоей совести. Но зачем же обгаживать то, чему ты год назад так рьяно поклонялся?

Эта история имела продолжение. В Совет поступила коллективная жалоба большой группы студентов на преподавателя, который, по их мнению, незаслуженно поставил им «двойки». Зная этого преподавателя как строгого, принципиального человека, я встал на его защиту и предложил образовать комиссию, которая переэкзаменовала бы «жалобщиков». Но, как известно, любая инициатива наказуема. Мне, как инициатору, предложили провести переэкзаменовку, благо предмет был знаком.