— Да.

Пробовал и я читать ей Андерсена. С трудом осилили “Огниво”, первую литературную сказку, с которой я познакомился в детстве. Самое простое, не требующее никаких объяснений и разъяснений,— это ведьма.

А вообще читаешь Андерсена— как какого-нибудь “Гильгамеша” или “Махаохарату”,[ 17 ] где два слова из десяти требуют толкования и комментариев.

* * *

Сегодня суббота. Должен прийти Толя. Машка ждет уже не первый день. Все считает:

— Сегодня какой день? Толенька когда придет, послезавтра?

8.10.61.

Вчера был очень нехороший день. Машка увидела и узнала много такого, о чем ей до поры до времени, может быть, и не следовало знать.

Вчера пришла Валя, привела Толю... Кто такая эта Валя? Молодая женщина, которая ходит к нам раза два-три в неделю помогать Элико по хозяйству. Говорит, что недавно уволилась, работала в Парголове или в Шувалове, в детском саду. Муж ее бросил. Сын в интернате. Своей комнаты у нее нет, жила в общежитии. Говорит, что ищет работу, сейчас живет у сестры. Один раз она пришла к нам навеселе. Сказала, что у сестры праздновали именины. И еще раза два Элико говорила мне, что “кажется, от Вали слегка попахивает”.

Вчера она пришла, привела Толю и попросила взять его с собой в парк Ленина, где меня ждали Элико и Машка.

Я взял.

По дороге Толя очень много говорил о своем отце.

— У меня папа во время войны на танке работал. У меня папа живой. Он только на Север сейчас уехал. На три года уехал. Он, наверно, на Новый год приедет.

В саду Машка и Толя очень весело играли.

А дома ждала нас большая неприятность: Толина мама встретила нас вдрызг пьяная.

Кричала, что не желает, чтобы над ней “грузинка верх брала”, и еще много плохого, обидного и несправедливого сказала.

Элико успокаивала ее, стыдила:

— Как вам не стыдно?! Валя! При сыне! Вы бы хоть его пожалели. Он к нашему дому привык, полюбил Машеньку...

— Ничего не привык, ничего не полюбил. Это я ему велела...

И все это— при Машке, при Толе...

Я ушел к себе. Приходит Машка. Глаза налились слезами.

— Папочка! Что делать? Толя очень сильно плачет. Мне жалко его. Я сама даже хотела заплакать, только терпела.

Расспрашивает:

— Что сделала тетя Валя?

Пришлось “своими словами” объяснить.

Губы дрожат.

— Давай простим ее!

И маме говорила:

— Ведь вы же меня прощаете, простите и тетю Валю.

Но сама тетя Валя и слушать не хочет о примирении. Все, что скопилось в ней, накипело, все горести, все беды— все отливается на бедной Элико, все валится на ее голову.

* * *

Толика мы оставили ночевать, хотя тетя Валя ни за что не хотела, тащила его, на ночь глядя, к сестре. Ушла она в двенадцатом часу. А глубокой ночью вернулась совсем уж окосевшая. Спала у нас. Утром позавтракала и ушла, наговорив предварительно кучу всяких гадостей.

Утром сегодня Маша, по словам Элико, была трогательно внимательна к Толе:

— Толенька, тебе не холодно? Толенька, не простудись. Толенька, ты поел уже?

Валя увела его. Но с полдороги вернулась и попросила:

— Можно, я вечером приведу его к вам?

9.10.61.

Но привела Толика не Валя. Привел его милиционер.

Утро сегодня было солнечное, теплое. Элико предложила поехать к Ляле в Пушкин, но я рассчитал, что не успеем. Поехали на Каменный остров...

Домой вернулись в восьмом часу.

А часов в десять милиционер привел Толю. Оказывается, Валя напилась “с каким-то дядькой” в парке Победы и ее забрали в милицию. Толя был с нею, его тоже забрали. На вопрос, где он живет, парень постеснялся сказать “в интернате”, сказал: “у писателя Пантелеева”.

От милиционера мы узнали, что Валю будут судить, что она лишь недавно вернулась из заключения (сидела тоже за пьянку) и не имеет права жить в Ленинграде. И что у нее уже давно отобрали материнские права.

Толю накормили, и он сразу же сел играть с Машей. Но руки у него дрожали; я чувствовал, что ему не до игры, что играет он только из вежливости и чтобы занять себя чем-нибудь.

Утром сегодня милиционер привел тетю Валю. Она взяла свои вещи— сумочку, паспорт, папиросы... На наши вопросы почти не отвечала, говорила грубо.

Для Машки это все— живая и довольно страшная иллюстрация к истории мальчика Петьки Валета.

Вчера вечером, когда мама ездила с Толей к Валиной сестре, Машка легла спать, но долго не могла уснуть. Вдруг я услышал громкий плач. Прибегаю:

— Что с тобой? Машутка!

— Ничего, ничего... Папочка, миленький, посиди со мной.

— Надо спать, Маша!

— Посиди немножечко! Очень тебя прошу! Спой мне.

— Ну вот. Зачем еще? Я не умею.

— Умеешь. Ты же всегда... ты же иногда поешь, когда я днем сплю.

Стал похаживать по комнате и напевать:

В няньки я тебе взяла

Месяц, солнце и орла

Через минуту Машка уже храпела.

О Толе не было сказано ни слова, но я не сомневаюсь, что плакала она из жалости и из страха за него...

Сегодня утром вскочила— и босиком в столовую. Думала, что там лежит Толя. А Толи нет. Рано утром приехала его тетка, повела Толю в интернат. Она одна “правомочна” это сделать, так как ей передана опека над мальчиком.

10.10.61.

Утром звонила женщина-следователь. Вызывает Элико на два часа сегодня к себе.

Мама повесила трубку, видит— у Машки испуганное, бледное, совершенно несчастное лицо.

— Тебе что, звонили насчет тети Вали?

— Да. Меня вызывают.

— Куда? В милицию?

— Да. К следователю.

— Будут спрашивать, пила ли она? Да?

— Наверно, да.

Нахмурилась, смотрит в пол.

— А ты, знаешь... Ты скажи— не пила.

— Как же можно, Маша, неправду говорить?

Не знаю, подумала ли Машка: “Иногда можно... когда кого-нибудь спасаешь”— но что почувствовала она это и поняла, в этом я уверен.

— Тогда ты молчи и не отвечай... Ничего не говори.

— Ну, это, пожалуй, тоже нехорошо. Как же можно не отвечать?

Опять долго смотрит в угол, в пол. И вдруг радостно:

— Придумала! Ты знаешь что скажи? Скажи, что она лимонад пила!

* * *

Вчера утром и вечером занимались по двадцать минут азбукой и арифметикой.

11.10.61.

Опять Машка не могла дождаться, когда проснется отец. Занимаюсь с ней теперь рано утром, до работы.

Играли в школу, Машка была одной из учениц, остальные были воображаемые. Среди них: Надя Симпатулина, Володя Иванов, Гога Гогоберидзе...

Маша, когда разыграется, видит этих своих однокашников-невидимок. Краснеет, когда не может ответить, а те отвечают (я их громко, во всеуслышание хвалю).

12.10.61.

Вечером вчера читал ей “Рассказ штопальной иглы” Андерсена и два перевода Маршака— “Балладу о королевском бутерброде” и “Кота-скорняка”.

Слушает с интересом, полуоткрыв рот, но далеко не все понимает.

* * *

Утром спрашивает у мамы:

— Ты вчера сразу легла, когда я уснула?

— Нет,— говорит мама.

— А что ты делала?

— Мы с папой подумали, оделись и пошли в цирк.

— Ка-ак?! У вас же билетов не было!

— А я еще утром купила.

Подумала и говорит:

— Во-первых, ты хитричка. А во-вторых, ты глупышка. Я же понимаю, меня не обманешь... Вы меня одну не оставите!..

14.10.61.

Начал заниматься с Машкой немецким. Собственно, начал уже давно. А теперь стали заниматься регулярно. Слов сто— сто пятьдесят она знает. Но говорить, конечно, не говорит. А сегодня ночью, часа в три, я прихожу к ней. Вижу— сидит, проснулась и бормочет:

— WeiBe Pilz.

— Что?— удивился я.

А она еще больше удивляется и говорит:

— Ты разве не говорил мне: “Маша, скажи драгоценное слово”?

Сны у нее причудливые, прихотливые...

* * *

Сочиняет книгу. Называется книга “Наташа в Африке. Том второй”.

Мама сердится: