– Он жив! – обрадовался Якуб. – Какое счастье! Я поспешу в Газну. Мой устод жив! Я так и думал!..

Якуб покинул дом устода в радостном возбуждении и даже не догадался спросить почтенного хаджиба о судьбе Хусейна. Ну ничего, он его найдет!

Якуб и в самом деле нашел Хусейна. Молодой человек по-прежнему служил в диване переписки.

Якуб со слезами бросился к Хусейну. Он обнимал и целовал его, как самого близкого и дорогого друга, чудом уцелевшего.

– Как же случилось столь ужасное? Это непостижимо, Хусейн!

Якуб с волнением стал расспрашивать друга о случившемся. Он засыпал его вопросами о том, куда девались ученые, как уезжал Абу-Райхан, где теперь ибн Сина и как случилось, что убит Мамун, а дворец его разорен.

– Хорезмшах Мамун не думал, что дни его сочтены, – ответил Хусейн. – Он не знал, что его пышный дворец со всеми богатствами превратится в груду пепла. Он думал, что воздвигнутые им крепости послужат ему укрытием от злых сил. Но ведь Мамуна убили его собственные воины. Они же подожгли дворец и уничтожили всех царедворцев. Султан Махмуд пришел уже потом, когда все было сделано. Он назначил правителем Хорезма коварного и жестокого человека из своих же тюрков. Он был главным хаджибом и угодливостью своей сумел внушить доверие султану. Это Алтунташ. Он достиг высшей власти.

– Значит, с хутбы и началось? Теперь я понимаю, – сказал Якуб. – В недобрый час задумал Мамун читать молитву в честь Газневидов во дворцовой мечети. Хорезмийская знать не хотела простить правителю такого унижения.

– Полководцы хорезмшаха Мамуна хотели видеть свой Хорезм независимым. И весной, вскоре после твоего отъезда в Бухару, войско хорезмшаха, стоявшее в Хазараспе, пошло на столицу. Воины убили вазира и многих чиновников дивана. А спустя несколько дней подожгли дворец, в котором заперся хорезмшах Мамун. В горящем дворце его нетрудно было убить. И вот нет более хорезмшаха Мамуна. Перед тобой – обугленные развалины дворца, а Хорезмом правит коварный Алтунташ.

– А что же ты знаешь о судьбе ученых? – спросил Якуб.

– Иным удалось бежать. Где-то скрывается ибн Сина. Говорят, что бежавший вместе с ним старый философ Абу-Сахль Масихи погиб в пути. Абу-Райхану не удалось бежать. Султан Махмуд велел доставить его в Газну.

– Ты думаешь, он жив? Его не убили? Скажи, Хусейн!

– Зачем же убивать такого прославленного ученого? Наоборот, Махмуд будет его охранять, как он хранит в своих сундуках награбленные драгоценности.

– Тогда я должен отправиться в Газну.

– Сделай это осторожно, Якуб. Время тревожное. Никто не знает, что нас ждет завтра.

– А каково тебе сейчас в диване переписки? Должно быть, пришли новые люди, покорные Алтунташу? Тебе трудно, Хусейн?

– Могу только сказать в ответ стихами благородного ибн Сины:

С горькой усмешкой Хусейн читал строки философа, поэта и врачевателя ибн Сины, который оставил по себе добрую память. Он покинул Хорезм навсегда.

Друзья расстались в печали. Прощаясь, Якуб сказал другу:

– Когда в Хорезм пришли вести о победоносных походах султана Махмуда в северную Индию, мой благородный устод Абу-Райхан ал-Бируни сказал: «Махмуд полностью разрушил процветание страны и совершил столь удивительные подвиги, что индусы превратились в атомы праха, разлетевшиеся по всем направлениям». Боюсь, – добавил Якуб, что эти слова говорят не только об Индии, но также и о Хорезме.

Размышляя о случившемся, Якуб неизменно возвращался к мысли, как ничтожно могущество шахов. Он думал об их уверенности в своей силе, которая оказалась столь ничтожной, что не стоила уверенности простого ремесленника, вращающего гончарный круг. Якуб думал о своем устоде, который оказался во власти ненавистного султана. Абу-Райхан не раз говорил Якубу о том, что ему ценно благородство Мамуна, понимающего науку. А султан Махмуд Газневидский не слыл покровителем наук. Наоборот, о нем говорили, что он настолько невежествен, что даже не способен понять, чем занимается тот или другой ученый. Должно быть, он стремился завладеть учеными лишь потому, что знал им цену и считал, что правители других стран захотят ими завладеть так же, как они жаждут золота, драгоценных камней и рабов. Может быть, и сейчас, когда султану удалось увести к себе ученого-хорезмийца, он посчитал это такой же удачей, какая сопутствовала ему в походе на Индию. Известно, что он увел тогда сотни слонов, груженных сокровищами чужой страны.

Бедный Абу-Райхан! Каково ему во власти тирана? А что теперь будет с Гурганджем? Кто будет главным мирабом Хорезма? Ведь при всех правителях Земля Солнца должна цвести. И как обидно, что так быстро ушел правитель, который способствовал процветанию Хорезма! А может быть, правду писал поэт Санаи? Якуб вспомнил строки, посвященные султану Махмуду. Они не делали чести этому завоевателю. Санаи рассказывал о том, как Махмуд, выехав однажды со своим вазиром на очередную охоту, увидел в пути развалины, а на них сидели две совы и о чем-то беседовали. Вазир, прислушавшись к разговору сов, начал горько плакать. Это привлекло внимание господина. Махмуд потребовал от вазира объяснения причины его печали. Вазир не сразу ответил. Он вначале заручился обещанием султана сохранить ему жизнь, а потом уже рассказал Махмуду следующее:

«Эти совы хотят породниться. Одна из них требует в приданое за свою дочь десять тысяч превращенных в развалины домов. А другая отвечает: „Не торопись, если султан Махмуд Газневидский еще год будет здравствовать и царствовать, то я дам тебе не одну и не десять, а сто тысяч развалин“. Сказав это, вазир спросил: „Правду ли говорили совы, султан?“»

«Однако надо торопиться к устоду, – думал Якуб. – Но как попасть в Газну? Нельзя же отправиться ко дворцу грозного правителя, как на прогулку!» Сидя в маленькой комнате, которую Якуб снимал все эти годы и в которой он прочел так много прекрасных книг, Якуб с грустью думал, что никогда уже не вернутся дни, проведенные здесь, в Гургандже. Якубу казалось, что, с тех пор как он впервые увидел Абу-Райхана, прошли десятилетия. А прошло всего семь лет. И едва только приоткрылась завеса над тем загадочным, что влекло его к науке. В сущности, жизнь только начинается, потому что настоящая жизнь – когда глаза открыты и видят весь прекрасный мир. А у него совсем недавно открылись глаза. Невежество и незнание – это черная пелена, которая заслоняет свет солнца и мешает человеку видеть прекрасное. Но, прежде чем отправиться в Газну, нужно побывать в доме ал-Хасана и узнать, что ему известно о судьбе устода, при каких обстоятельствах Абу-Райхан покинул Гургандж.

Ранним утром следующего дня Якуб был снова на улицах Гурганджа. Повсюду он видел людей в трауре, в слезах. В домах царедворцев, среди воинов и ремесленников – повсюду оплакивали погибших и призывали проклятия на голову правителя Газны.

Якуб медленно и нерешительно подходил к знакомому дому, боясь увидеть пожарище и разрушения. О счастье, дом цел! Якуб вошел в калитку. Сад был прежним, и розы у бассейна… Но не видно ни Рейхан, ни слуг ал-Хасана, которых Якуб хорошо знал в лицо. А когда он подошел к дому, к нему вышел толстый лысый тюрк. Он спросил Якуба, что ему нужно, и, услышав имя ал-Хасана, брезгливо поморщился.

– Я ничего не знаю об этом человеке, – сказал он. – Многие о нем спрашивают.