А вот Антон молчал. И все поглядывал на Ларису, кивал головой - во всем соглашался. Иногда он улыбался ей, хотя трудно было назвать улыбкой то, что происходило на его лице, и все же как-то светлело над этой изрытой воронками пустыней... Что он за человек, как попал сюда? Пусть эти славные люди еще поспорят, им есть о чем поговорить, а мы расскажем об Антоне... и о Ларисе, потому что отдельно говорить о них просто невозможно.
Антон и Лариса
Полвека назад молодой человек, бывший студент-физик Антон Бруштейн, приехал в столицу из Чебоксар. Здесь он написал диссертацию по каким-то вопросам биологии, в которую физики тогда несли свет, опьяненные своими успехами в области молекул малых и неодушевленных. Все оказалось сложней, физики скоро отвалили, и в биологии остались по-прежнему биологи, правда, немало почерпнувшие от нагловатых пришельцев. Антон в столице не удержался, уехал в маленький новый город, выросший вокруг гигантского Института искусственной крови. С пылом он принялся за работу, трудился день и ночь и преуспел сначала, а потом его странная фамилия стала мешать продвижению... и город начал хиреть, и люди, работающие в институте, старели, а новых все не было, и денег не стало никаких, и оборудования... В конце концов делать эту кровь оказалось совершенно невыгодно и решили покупать японскую - за нефть, так что все здесь пришло в упадок. Антон пытался что-то делать, а потом махнул рукой, получал зарплату и отчитывался кое-как в конце года.
А жаль... Он был человек довольно умный и тонкий, талантлив в науке-умел связывать между собой далекие явления, находить аналогии. Кроме того, у него было пристрастие к перевертышам-стихам и предложениям, которые читаются одинаково с обеих сторон, и он неустанно выдумывал и писал такие стихи. Некоторые его предложения были своего рода шедеврами, и была даже небольшая поэма, в которой он описывал город и институт.
Все это хотя и важно, но не главное об Антоне, а главное вы начинали понимать сразу, как только подходили к нему поближе. Когда он стоял рядом с вами, то постоянно тонко вибрировал, наклонялся, пританцовывал, всплескивал коротенькими ручками и все время старался угадать ваши дальнейшие слова и движения и весь последующий ход вашей мысли, чтобы никакому не противоречить. Сама мысль о возможности противоречий была для него настолько мучительной, что он отточил свои органы чувств до невиданной тонкости именно в направлении угадывания, о чем хочет сказать или даже подумать его собеседник. Разговариваешь с ним - и как будто прорываешься в пустоту, встречаешь постоянное одобрение, кивки - "да, да, да...", но стоит ему удалиться или просто зайти за угол, как его подхватывает следующий прохожий человек, и снова начинается - "да, да, да...". Так уж он был устроен. Не то чтобы давить на него - просто трогать словами было невозможно, да и не только словами - взглядом, самим присутствием... Так и чувствовалось, что пространство вокруг него искривляется и он находится под влиянием невидимых никому силовых полей, его тело изгибается сложным образом, а потом по-другому-и так всегда... А с виду он был неплох, такой небольшой, хорошо сложенный худощавый котик, мужественное лицо с карими глазами, лоб Карла Маркса, чем не мужчина...
Вот такие, если мягко сказать, неопределенность и страх перед противоречиями в сочетании с умом и порядочным воспитанием причинили нашему герою немало неприятностей. Может быть, так было бы в любое время, ведь все наши беды мы носим в себе, и все-таки многие вопросы решились бы по-другому, если б жизнь была чуть помягче к людям... просьба загадочная, конечно, но, по сути, довольно простая. Не до этого было - третье столетие великой утопии за окном, митинг следовал за митингом, одна революция сменяла другую, но главное не менялось, потому что укоренилось в людях: насилие из средства сделать людей счастливыми давно уж превратилось в форму и суть жизни. Никто не понимал, что надо жалеть друг друга, не выкручивать руки, не переделывать человеческую природу, чего-то там лепить новое из людей... а просто помогать им жить, чтобы лучшее в них проявилось, к этому уже никто не был способен. Лихорадочно искали виновных, клялись в верности, восторгались своей решительностью и непреклонностью. Те немногие, кому это было противно, прятались в свои норы, становились нищими, юродивыми, уходили на самые простые и грязные работы...
Антона, зная его постоянное "да, да, да", редко замечали, но иногда и его начинали допрашивать с пристрастием, верит ли он в то, во что нужно было верить, и, странное дело, тогда он напрягался и, весь дрожа, в поту, с туманом перед глазами, начинал плести весьма неглупо о том, на что похоже одно и на что другое, с чем можно сравнить это, а с чем то... а припертый к стенке, вздыхал - и снова говорил о том, к чему это все относится, какие имеет черты, и близкие и далекие... Мало кто мог дослушать до конца, и его оставляли в покое, считая полупомешанным теоретиком. Такие разговоры дорого ему обходились, он, обессиленный, приползал домой и долго потом прислушивался к ночным шагам... Он уже подумывал о месте вахтера или дворника, нашел за городом кусочек ничейной земли и стал выращивать овощи. Вечерами он сидел дома и читал.
Лет до двадцати пяти он женщин не знал и боялся, хотя мечтал о них. Он тайно хотел, чтобы они сами укладывали его в постель и сами уходили, когда ему захочется остаться одному. С Ларисой он был знаком с незапамятных времен, она влюбилась в него еще в Чебоксарах, где он выступал с лекциями, - столичный аспирант, перед студентами художественного училища - о современных достижениях его новой науки. Лариса бросила все и последовала за ним, работала художницей в институте, иногда приходила к нему в гости, а он, как всегда, был робок и вежлив... и все тянулось годами совершенно без надежды на будущее...
Эта Лариса была костистая крупная девица с длинным унылым лицом, вялыми космами волос, всегда нечесаных, при этом у нее была тяжелая крупная грудь и большой зад, что сыграло значительную роль во всей истории. Она была неразвита, некрасива, с туманными речами, ее вид наводил тоску на Антона. Она смотрела не на человека и его живое лицо, а в гороскоп и верила слепо книгам, предсказывающим судьбу, она не понимала никаких тонкостей и подменяла их путаными длинными умозаключениями. Она была - Весы, и он был Весы... он был ее судьбой - и не понимал этого, потому что не был до конца духовным человеком, она так говорила и во время своих приходов старалась его как-то воспитать и облагородить... а ему хотелось, чтобы она скорей ушла...
И тут случилось событие, которое сломало медленный ход истории. Кто-то познакомил Антона с гречанкой Миррой, пылкой южной женщиной. Мирра пришла к нему как-то вечером, обняла и потянула на себя - и он покорился, подчинился ее страсти, а через некоторое время сам завывал и скрежетал зубами, подражая ей... Мирра вытеснила всю его тихую жизнь, поселилась у него, притащила кастрюли, страсти чередовались со скандалами - она выгоняла его из собственной квартиры... потом тоненьким голосочком - по телефону - звала обратно, он бежал, барахтался в ее объятиях... и так прошло несколько лет... Потом он надоел Мирре, и в один день она исчезла, оставив ему кастрюли и тарелки, и он больше никогда не видел ее.
После этого нашествия Антон прибрал свою квартирку, ежедневно мыл пол, снова полюбил тишину... одинокая чистая жизнь - это так прекрасно... Но прошло немного времени, и он с ужасом обнаружил, что женщина все-таки нужна. В конце концов он как-то устроился, стал ездить в райцентр, прогуливался по вокзальной площади, здесь его находила какая-нибудь добрая женщина и вела к себе. Он приезжал домой на рассвете, в трепете - страшно боялся заразы - тщательно мылся и ложился спать...
Лариса нашла его и одолела удивительным образом. Он был дома и мечтал об очередной поездке, последние дни эти мысли не давали ему покоя и подавляли страх перед инфекцией. И тут, уже в сумерках летнего дня, он увидел на балконе... Ларису?.. Нет, какую-то совсем новую для него женщину, со страстными, горящими от возбуждения глазами... прильнув к стеклу, она наблюдала, как он в трусах, почесывая редкую шерсть на груди, перемещается по комнате. Он увидел ее и застыл... Как она попала туда, взобралась на седьмой этаж?! Остолбенело он смотрел на высокую грудь под слабым летним платьем, на толстые оголившиеся ляжки... Как это кстати...