Наверно, поэтому Марат Иосифович Лория никогда больше не встречался с толстым человеком, хотя сперва и намеревался. Жизнь повернулась по-другому, и толстому человеку стало необязательно уезжать из России, а наоборот, его привлекли в одну предвыборную команду - большим начальником. И это хорошо, ведь толстый человек терпеть не мог сильных запахов. И не стал он больше встречаться с гражданином Грузии, тем более, что, как напечатали в лживых газетах, Марат Лория якобы скончался по слухам в Ницце вскоре после Рождества. И на его теле нашли татуировку, доказывающую, по всем признакам, его принадлежность к криминальным кругам. Там было по-русски написано что-то про "мать родную", что очень характерно для советских уголовных элементов, по традиции очень трепетно относящихся к своим матерям. Это сообщили разом все французские газеты. Так что толстый человек съездил в Париж только один раз. Но у него, в обстановке демократии, был шанс попасть туда снова. Правда, уже не для того, чтобы встречаться со всякими Маратами и Реомюрами, а чисто конкретно по делу.

А другое дело - Симаков. Вскоре почти половина русского Парижа побывала на его свадьбе с Валентиной, урожденной Локоть. Правда, невеста почему-то держалась очень запуганно и не приподнимала вуаль с густо наштукатуренного лица, местами просвечивающего синевой.

* * *

Игорь очень мягко, бережно вкатил коляску в вагон, Лида почти не почувствовала встряски на стыке платформы и тамбура. Следом вошла Фаина с сумкой и рюкзаком. Они заняли два сидения, друг против друга, в качестве заграждения сбоку поставили Лидину коляску спиной к проходу. И всю дорогу запросто пили вино и болтали. Лида не боялась за себя - под теплой курткой и бельем у неё был одет на тело приемник мочи. Но он так и не пригодился.

Минут за пять до Балашихи они выкатились на заснеженную платформу. В Москве ещё стояла осень, а тут вдруг подсыпало настоящего снега. Хотя все правильно, начало ноября.

Отсюда предстояло тащиться ещё километра полтора. Но путь они преодолели весело. Во-первых, запасливый Игорь имел в рюкзаке несколько бутылок крепленого вина. А во-вторых, было тепло от простой беседы. Фаина чем дальше тем больше нравилась Лиде. И все по одной, основной причине. После того, как Лида правильно разгадала такой сложный житейский кроссворд, Фаина стала испытывать к ней жуткое уважение. А Лида так давно его была достойна! Она ведь жила столько лет мерзкой и презренной гусеницей, но никому не жаловалась! И могла бы умереть, так и не став снова бабочкой.

К заброшенной даче подошли уже в сереющих сумерках, где-нибудь к половине пятого. Дверь была старая, худая, Игорю ничего не стоило выбить её одним касанием плеча.

Лиду осторожно подняли по крыльцу, и она снова въехала в ту самую комнату, где когда-то любила Алешу.

Тут она немножко порыдала, конечно. Слава Богу, в полном одиночестве. Брат и сестра деликатно ушли разыскивать топливо для печи. Лида ещё не знала, сбудется ли ответ на её главную загадку. Она суеверно оттягивала этот момент. Ей казалось, что найдут они что-то другое...

Потом Игорь с Фаиной вернулись, они приволокли мерзлые охапки хвороста и несколько почти сухих чурбачков, кое-как разожгли печь.

- Теперь давайте поищем? - робко предложила Лида.

Игорь грубоватым мужицким жестом сунул ей очередную бутылку кагора:

- Сперва глотни! Перед таким делом-то!

Выпила Лида - глоточек, потом Игорь - полбутылки зараз, затем его сестра - остатки. Игорь, очень ревностно следящий за тем, чтобы выпивки было вволю, на всякий случай раскупорил свежую бутыль и самоотверженно оставил на столе.

- На чердаке есть балка, стоящая неровно, не параллельно другим... начала Лида.

- Какая по счету? - уточнил Игорь, утираясь ладонью.

- Не помню. Но она отличается от других наклоном. Она одна такая. Если посветить фонариком вдоль, увидите, - сказала Лида, надеясь, что Фаина хорошо её поймет. - Надо пошарить рукой под этой балкой, там есть маленькое кольцо, почти такое, как от брелка. За кольцо надо приподнять доску. Этот тайник сделал сам Алеша, на свой страх и риск. Словно предчувствовал. Хотя держал там обычно просто выпивку.

- У-у-у! - махнул рукой Игорь. - Зря мы приехали! Этот Симаков, козел драный, давно там все разорил! Дача-то евойная! Лазил, небось, туда за бухалом сто раз!

- Симаков так и не узнал о тайнике, - возразила Лида. - Ведь когда я послала ему письмо про свой портрет, он мне ответил, чтобы я описала портрет поподробнее. Значит, он не видел картину. И не знал, о чем идет речь.

- Пойдем, - сказала Фаина брату. - Лида все давно рассчитала. У неё было навалом времени. И вообще, мозги. Она давно уже все обо всех знает.

Фаина с братом гуськом поднялись на чердак по узенькой гниловатой лестнице.

Лида сидела внизу и протягивала к дымному пламени ледяные руки. Наверно, я похожа на ведьму, вдруг подумалось ей...

Словно пытаешься заново расколдовать свое прошлое. Господи, ведь я вовсе не уверена, что картина все ещё здесь. Она могла сгнить или сгинуть, её мог случайно найти Симаков, перед тем как бежать. И кажется, что вся моя жизнь зависит от нее, как жизнь Кащея от иголки. А все-таки, в глубине души - верю, что найду портрет. Верю!

Вошел в комнату Алеша, чуть пьяный и грустный, налил в чужой стакан и на расстоянии чокнулся с ней.

"Вот мы и повидались. За встречу!" - сказал он и сразу выпил.

"Алеша, ну почему мне надо было столько страдать? - спросила Лида еле слышно. - Неужели нельзя было устроить все по-хорошему, мирно... Ну ладно, со мной ты мог поступить как угодно, но зачем же ты погубил себя? Я-то знаю почти наверняка - ты был гений!"

"Нет, - упрямо и нетрезво возразил Алеша, быстро наливая себе и выпивая. - Если бы я был гений, я не стал бы портить тебе жизнь. Гений всегда живет наоборот. Он никого не продает. Это его продают и губят. Я не стал бы заниматься подделками и контрабандой. Значит, я был совсем не гений. Или не совсем гений... Или мой гений кто-то погубил, что тоже может быть. Вспомни, я ведь так и не сошелся с тобой окончательно, а хотел. Знаешь, почему? Бизнес мой мне не позволял... Ох нет, мне надо выпить еще. Почему я не мог бросить жену окончательно? Объясню. Пожалуйста. Она трахалась с Надживой и одновременно продвигала мои картины на крови. Точнее, под кровью, хо-хо. Но, между прочим, без неё я никогда не увидел бы тех шедевров, которые побывали в моих руках. Ты себе просто не представляешь, что я видел на расстоянии вытянутой руки! Не говоря уже о тех, которые трогал, ласкал... Это же вещи типа Гольбейна, Ван Эйка, малых фламандских мастеров семнадцатого, восемнадцатого веков... А ведь их практически никто не видел с сорок пятого года, когда картины были убраны в спецхран НКВД, или как там называлось это заведение. Их мало кто увидит и в будущем. Из-за этого я и умер".