Капитан рассказывает о своем детстве, которое прошло в деревне в дельте Дуная, дома там стояли на сваях, к соседу ездили на лодке, а к стаду на плоту, и о своем отце, хорошем человеке, павшем от пули бандеровцев. Рассказ о далеких придунайских просторах с радужными фламинго дополняют первые айсберги, которые под сегодняшним бездонно голубым небом искрятся и сверкают всеми оттенками, существующими в природе. Пламенея красными крыльями, самолет ледовой разведки промчался совсем низко над нами и, сделав круг, возвращается обратно. На ужин уха из осетрины.

- Такую и английской королеве не каждый день на стол подают, мечтательно говорит капитан.

ВРАНГЕЛЬ НА ШЕЛАГСКОМ МЫСЕ

Врангель во время своих путешествий в глубь материка ел древесную кору и выкапывал из нор леммингов коренья. Каждая его экспедиция превращалась в поединок с голодной смертью. Однажды ночью медведь вспугнул вьючных лошадей, они разбежались, и на обратном пути люди спали в тундре под проливным дождем, прямо на голой земле. Поездка Матюшкина в 1822 году к востоку от Колымы сложилась особенно драматично - {213} под конец ему приходилось обходиться даже без огня! В непроглядном тумане они угодили на горный перевал, оттуда во все стороны зияла пустота. Так бывает только в кошмарном сне. Они невредимыми спустились вниз благодаря стаду оленей, которое где-то рядом с ними переходило на новое место, безошибочно чуя правильное направление. Решающим стал 1823 год. Врангель послал Матюшкина картографировать побережье. Мичман должен был добраться до Северного мыса. Единственный европеец, который до него измерил и описал его, был Джемс Кук. А Врангель отправился открывать свою "Северную страну". Это было его четвертое и самое трудное путешествие по льду. На восьмой день марта месяца он достиг Шелагского мыса.

"Малорослый чукча, лет шестидесяти, закутанный в мохнатую кухлянку, безбоязненно подошел к нам, объявляя, что он камакай (что означает старшину или начальника) чукотских племен, обитающих по берегам Чаунского залива. Его смелые и быстрые движения обнаруживали сильное телосложение, а маленькие блестящие глаза вырожали мужество и самонадеянность... Я привел его в нашу палатку, угощал табаком, рыбой и прочим, и он вел себя так непринужденно и спокойно, как будто бы мы были с ним старые знакомцы. Через переводчика разговаривал я с ним и с удовольствием слушал его замечания.

Всего более желательно ему было узнать, что нас побудило в такое холодное время года предпринять столь дальнюю поездку? Потом спрашивал он: много ли нас и вооружены ли мы? Отвечая ему на вопросы, всячески старался я объяснить, что наше посещение совершенно мирное. Несмотря на то, казалось, что внезапное появление наше возбудило в нем недоверчивость, и проницательные взоры его следили за каждым движением нашим... Старик выдавал себя за потомка древних шелагов, или, как чукчи обыкновенно называют, чаванов, много лет тому назад двинувшихся на запад по морскому берегу и более не возвращавшихся. От имени сего народа реки и залив получили название Чаванских или Чаунских... Камакай был в своем роде довольно образованный человек. Узнавши цель нашей поездки и уверившись, по-видимому, что мы не имеем намерений, опасных свободе народа его, он описал нам подробно не только границы земли своей от Большой Баранихи до Северного мыса, но даже нарисовал углем на доске положение Шелагского {214} мыса, называя его Ерри. В Чаунском заливе обозначил он острова Араутан 1, совершенно правильно по форме и положению, а к востоку от мыса Шелагского другой маленький остров, который впоследствии и нашли мы; он утверждал убедительно, что, кроме сих двух, на всем протяжении нет никаких более островов. На вопрос наш, не существует ли какая-нибудь земля на море к северу от Чукотских берегов, подумав несколько, рассказал он следующее: "Между мысом Ерри (Шелагским) и Ир-Кайпио (Северным), близ устья одной реки, с невысоких прибрежных скал в ясные летние дни бывают видны на севере, за морем, высокие, снегом покрытые горы, но зимой, однако ж, их не видно. В прежние годы приходили с моря, вероятно, оттуда, большие стада оленей, но, преследуемые и истребляемые чукчами и волками, теперь они не показываются. Сам он однажды преследовал в апреле месяце целый день стадо оленей на своих санях, запряженных двумя оленями, но в некотором отдалении от берега морской лед сделался столь неровен, что он принужден был возвратиться. По мнению камакая, виденные с берегов горы находились не на острове, а на такой же пространной земле, как его родина. От отца своего слышал он, что в давние времена один чукотский старшина со своими домочадцами поехал туда на большой кожаной байдарке, но что он там нашел и вообще возвратился ли он оттуда - неизвестно. Он полагал, что отдаленная северная страна заселена, и доказывал мнение свое тем, что за несколько лет на берега острова Араутана, в Чаунском заливе, выбросило мертвого кита, раненного дротиками с острием из шифера, а как чукчи не имеют такого оружия, то должно предполагать, что такие дротики употребляются жителями неизвестной страны. Основываясь на том, что с высоты даже Шелагских гор не видно на севере никакой земли, камакай полагал, что она против того места, где видны высокие, снегом покрытые горы, которые образуют мыс, далеко выдающийся в море".

Конечно же речь идет об острове, который теперь носит имя Врангеля. Он в три раза больше Сааремаа, и горы там действительно поднимаются на высоту более тысячи метров. Но в одном дотошный чаунский старшина все-таки ошибся: этот остров никогда в прошлом не был заселен. Постоянные обитатели появились там лишь в {215} 1926 году, и их привезли туда первые краснокрылые летчики полярных просторов Отто Кальвиц, Леонхард, имени которого мы пока не знаем, и Эдуард Лухт.

ТОЛЯ ЖЕНИЛСЯ НА ЭТОЙ РЫЖЕЙ

"Такую и английской королеве не каждый день на стол подают". Вечером я слышу эти слова из уст самой госпожи капитанши, и все здесь истинная правда, кроме титула "госпожа капитанша". Разрумянившаяся, дородная, степенная Анна Алексеевна восседает во главе стола, половник лежит рядом с ней, как гетманская булава, потому что в руках ее сосредоточена вся полнота власти; но не власть "госпожи капитанши" и даже не могущество кока, а авторитет заботливой хозяйки дома придает ее слову вес беспрекословно исполняемого приказа, которому радостно подчиняются и капитан, и радист костлявый грек с неизбывной мукой в глазах, кажется, больше думающий об Афонском монастыре, чем о главном двигателе, - а также автор этих строк, заключающий вместе с находящимся на вахте старпомом совершеннолетнюю мужскую линию на корабле. Довольно пестрый ряд сидящих напротив сорванцов тоже совсем по-мужски сосредоточился на добавочной порции ухи. Здесь, на границе Восточно-Сибирского и Чукотского морей, он представляет Пеледуйскую школу.

После того как убрали со стола, на нем появляются шахматы.

- А как дела у Толи? - спрашиваю я парнишку, сидящего напротив, того самого, который играл в шахматы с капитаном в вечер моего прибытия.

- У какого Толи?

- Как у какого? У Силаева Толи,- разъясняю я терпеливо. - Ты что, не знаешь вашего охотника, который любит фотографировать зверей?

Парнишка удивленно сдвигает брови.

- Вы знаете нашего Толю Силаева?

- А почему бы и нет? Толю все знают.

- Он о Толе даже книгу написал, - вставляет Юрий Иванович.

Это, конечно, преувеличение. Мы встретились с Толей в верховье Пеледуя и в одном чудесном месте, на быстрине, ловили линьков. Года за два до этого с ним случилось несчастье. Преследуя косулю, он упал, ружье, ка-{216}тившееся следом за ним по склону горы, выстрелило. Толя лишился руки. Этот парень нам очень нравился, потому что со своей одной рукой он был куда ловчее, чем мы с двумя городскими. Чтобы ловить линьков из каноэ, поставленного на якорь посреди стремнины, нужна четкость виртуоза. В тот миг, когда рыба от его резкого рывка летела в сторону каноэ. Толя выпускал из руки удочку, наступал на нее ногой, освободившейся рукой хватал на лету леску, а если рыба была большой, падал на нее всей своей тяжестью. Для него не существовало неудобной позы или положения. Мы провели с ним полтора дня, и позднее я написал об этом несколько страниц.