Когда я бежал через Клапам-роуд наперерез автомобильному потоку, одна из машин загудела и резко вильнула в сторону. Я пробежал мили две и чувствовал себя на последнем издыхании, когда увидел оранжевый маячок приближающегося такси и неистово замахал рукой.

– Извините, – прохрипел я, наклоняясь к окошку. – У меня нет при себе денег, но моя жена рожает в больнице Святого Фомы, и если вы меня туда подбросите, я пришлю вам по почте чек на сумму вдвое больше.

– Залезай, у меня самого двое маленьких спиногрызов. Доставлю тебя в два счета, денег не надо.

Я надеялся, что таксист ответит именно так. Я видел подобное в кино: доведенный от отчаяния человек, у которого рожает жена, встречает полицейского или таксиста, и тот, отступив от правил, помогает ему. Этот таксист смотрел другие фильмы.

– Отвали! – рявкнул он и сорвался с места, чуть не оторвав мне руку.

Я возобновил свой марш-бросок по Южному Лондону, время от времени перекидывая сумку из руки в руку, а потом и вовсе швырнул ее в мусорный бак. Короткие отрезки сумасшедшего галопа перемежались тревожной быстрой ходьбой. Невозможно точно оценить расстояние в городе, пока не попытаешься преодолеть его в состоянии жестокого похмелья и лихорадочного желания поспеть к рождению ребенка. Отрезки пути, которые в моем представлении равнялись жалким пятидесяти ярдам, все не кончались и не кончались, словно я двигался назад по движущейся дорожке аэропорта Гатвик. Напряжение лишь усиливало тошноту; у меня кружилась голова, по спине стекал пот, впитываясь в пальто.

Слева тянулась Темза, на другом берегу проступал из тумана парламент. В полном изнеможении я трусил по набережной. На меня налетел поток велосипедистов, и на какое-то мгновение мне показалось, что единственным способ спастись от них – взобраться на дерево. И вот я наконец-то у входа в больницу Святого Фомы и, с трудом переводя дух, ковыляю к стойке регистратуры.

– Здравствуйте, я пришел навестить Катерину Адамс, которая сейчас рожает. Вы не можете сказать, на каком она этаже?

Регистраторша, судя по всему, не считала, что дело не терпит отлагательства. Все еще задыхаясь, я принялся объяснять, что я муж роженицы, и меня не было с ней в тот момент, когда у нее начались схватки, но я должен немедленно подняться туда и, разумеется, врачам нужно, чтобы я как можно скорее оказался рядом с женой. А потом меня вывернуло в урну.

Больничная регистраторша, похоже, регулярно видела блюющих людей, потому что происшествие это ее отнюдь не обескуражило. Я уронил голову на стойку и тихо простонал:

– О, боже…

И тогда регистраторша позвонила в родильное отделение, чтобы там подтвердили мою версию событий.

– Да, он здесь, в регистратуре, – сказала она. – Его только что стошнило в урну, и теперь, как мне кажется, он собирается упасть в обморок.

Из дальнейшего разговора я слышал только половину.

– Понимаю… да… да…

Но по голосу регистраторши я почувствовал, что произошла какая-то административная заминка.

– Что такое? Какая-то проблема? – всполошился я.

– Там хотят знать, почему вас тошнит? Вы больны?

– Я не болен, бежал сюда со всех ног, вот и все.

– Нет, он не болен. Но от него пахнет алкоголем, – услужливо добавила регистраторша и разочарованно качнула головой, намекая, что эта подробность склонила чашу весов не в мою пользу.

Наконец она сообщила, что меня не могут допустить в родильное отделение, поскольку, по всей видимости, мы с Катериной разошлись, а с ней уже находится ее сестра Джудит, которая и будет присутствовать при родах.

– Хорошо. Отлично. Я понимаю, – спокойно сказал я. – Тогда я зайду позже, хорошо?

И завернув за угол неторопливым шагом, вскочил в лифт.

Вышел я на седьмом этаже, в родильном отделении. Следующим препятствием была большая обшарпанная металлическая дверь с кнопкой вызова. Несколько минут я пошатался по коридору, изображая интерес к плакату "Как обследовать свою грудь"; проходящая мимо медсестра как-то странно покосилась на меня. Наконец клацанье лифта известило о прибытии очередного будущего папаши – он вывалился из кабины с огромным свертком готовых сандвичей, закупленных в киоске на первом этаже. Я следил за ним краем глаза. Отлично, направился к двери родильного отделения.

– А, знаменитые сандвичи! – заговорил я.

Не мешает подружиться, если я хочу проследовать за ним в святая святых.

– Я не знал, какие лучше годятся для рожениц, поэтому накупил разных.

– Сыр с маринованным огурцом, – доверительно сообщил я, пристраиваясь у него за спиной.

– Ой, – сказал он удрученно. – Именно его-то я и не купил. Ладно, сбегаю за сыром с маринованным огурцом.

– Нет-нет, яйцо с кресс-салатом даже лучше. На самом деле некоторые считают, что сыр с маринованным огурцом увеличивает риск кесарева сечения.

– Правда? Черт, спасибо, что сказали.

Он нажал на кнопку, назвался и очутился внутри. А вместе с ним и я.

Напустив на себя уверенный вид человека, который точно знает, чего хочет, я продвигался вперед, замедляя шаг у каждой открытой двери. Коридор без окон наводил на мысли о секретной тюрьме какой-нибудь фашистской диктатуры на краю земли. Из-за дверей неслись истошные крики, в коридоре появлялись и исчезали люди с решительными лицами, в руках у них поблескивали металлические орудия пыток. У очередной двери меня остановило предчувствие, что именно в этой палате рожает Катерина.

– Простите, ошибся, – сказал я голой женщине, спускавшейся в родильный бассейн.

Я приложил ухо к следующей палате и расслышал властный мужской голос:

– Нет, общеизвестно, что сыр с маринованными огурцами увеличивает риск кесарева сечения!

В конце коридора находился стол медсестры, и я решил, что ничего другого не остается. Уверенно обогнув его в поисках какой-нибудь зацепки, я обнаружил на стене большую белую доску с номерами палат и написанными под ними от руки именами рожениц. Рядом с палатой номер восемь кто-то синим фломастером накарябал "Катерина Аддамс". Адамс с двумя "д" – словно мы были членами семейки Аддамс[41] . Ошибка показалась мне не такой уж неуместной, когда в зеркале над столом мелькнуло мое лицо.